Беседа о Рождественском посте

Прот. Анатолий Гармаев, январь 2010 г.

Мы вновь в очередном году своей земной жизни вступаем в благословенное время подготовки к Рождеству Христову — в Рождественский пост. Христос рождается! Что мы знаем об этом? Слышали, читали, на службах бывали… И только? А в своем опыте, в своей жизни, через свое заново во Христе рождение знаем? Когда мы через Христа, еще больше — во Христе заново живем. И началом тому было бы каждого из нас в Рождестве рождение. Когда Рождество Христово мы узнали через рождение в Нем. Открывая время Рождественского поста, Церковь зовет нас этот опыт пережить вновь, как и в прошлом году. Как мы можем это сделать?

Если читать о Рождестве, слышать, быть на богослужениях и получить впечатление о нем — это быть и оставаться в пределах человеческого опыта. Что в них будет Божьего? Ничего. Даже если от них дух захватывает. Но в Рождестве Христа родиться — это только вместе с Ним, от Него и через Него возможно. По-другому никак.

«Я познал Тебя, — говорит на Тайной вечере Господь Отцу Небесному в присутствии учеников Своих, — и сии познали, что Ты послал Меня. И Я открыл Имя Твое и открою, да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них» (Ин. 17, 25–26). Обратившись к Своим ученикам, сказал: «А теперь иду к Пославшему Меня… если Я не пойду, Утешитель не придет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам… Он, Дух истины, … наставит вас на всякую истину… От Моего возьмет и возвестит вам» (Ин. 16, 5, 7, 13, 14).

«От Моего возьмет и возвестит вам». Много людей искренних и вполне церковных полагает, что пост — это время отношений с пищей и другими возбудителями страстей. Но мало людей, даже и церковных, которые знают, что пост — это, прежде всего, отношения со Святым Духом. Он есть свет миру, Он возвестит… И без Него всё знание о Боге и о Церкви останется для людей в границах человеческого — представлений, эмоций, фантазий. И мысли, и дела, и чувства, какими бы яркими, захватывающими и грандиозными ни были бы — всё будет, хоть и великое, но человеческое. А все труды поста — отложение скоромного, зрелищ, супружеской близости и прочее — будут всего навсего лишь вегетарианством, спартанством, симуляцией, снобизмом, а в итоге каким-нибудь утилитаризмом, т. е. извлечением из всего пользы для земного только существования.

Бог же рождается на земле возвестить об этом по-Божьи. Это значит — Духом Святым. Это значит — дать людям благо. Тогда труды любого поста будут вхождением в отношения с Духом Божиим. И от нас будет требоваться быть удобными для Него, чтобы Ему прийти к нам, быть легкими на подъем, когда Он поведет за Собою, быть искренними и не оборачиваться на молву людскую — что, мол, подумают, — когда Он возгреет в нас чувство, мысль, поступок; быть деятельно любящими и Христа, и людей, пробираясь к ним сквозь их хмурость, черствость сердца, обиженность и озлобленность или веселую безпечность, когда через нас Дух Божий будет возвещать им приближающееся Рождество Христово. Для всего этого нам надо быть с Духом Божиим. «Я в них, и Ты во Мне… да познает мир, что Ты (Отче)… возлюбил их, как возлюбил Меня…» (Ин. 17, 23).

Удобными сердцем, легкими на подъем, искренними без оглядки на молву, деятельно-любящими, способными возвещать приближение Рождества… Если хотя бы отчасти мы переживем что-либо из названного, при том что доныне мы этого не знали в опыте, то в том и будет наше заново рождение. Одно только нужно помнить, что это будет прикосновение к тайне, тайне домостроительства Духа Святаго.

Домостроительство это совершается уже 2000 с лишним лет. И мы с вами живые участники этой тайны. А когда смотрим друг на друга-то и живые свидетели того, что происходит с другим. (Здесь — «с другим» в смысле иной или «другим» в смысле друг? Может быть, «другим» в смысле «не я»?) От нас же требуется быть способными к восприятию благодати. «…тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы» (Ин. 17, 11). «Ты дал Мне (их) от мира; они были Твои, и Ты дал их Мне… они… уверовали, что Ты послал Меня. Я уже не в мире, но они в мире; и за них я посвящаю себя, чтобы и они были освящены истиною» (Ин. 17, 6, 8, 11, 19).

Каждый из нас к этому восприятию пришел в определенном возрасте. Кто-то в юношеском возрасте пробудился в вере, кто-то в зрелом, а кто-то и до сих пор неверующим живет. То есть для призывающей благодати нужен не просто человек, любой из живущих на земле, а нужно пришествие человека в естество, способное к восприятию благодати. Из испорченного в неиспорченное. Из неспособного подхватиться ею в способного.

При всём том, что каждый из нас с детства рос, развивался, жил ради какой-то видимой цели, ради радости земной, в нас подспудно совершалось еще одно движение, которого мы не сознавали, о котором ничего не знали. Как семя травы, которое мы не сеяли и которое не знаем сколько прорастало в земле, нежданно для нас вдруг проклюнулось на поверхность. А для этого почва должна была подготовиться к восприятию семени — наполниться гумусом, влагой, теплом. Так и естество наше должно было очиститься, истончиться, чтобы в какой-то день нежданно для нас воспринять семя благодати и пробудиться верою. Это пробуждение и есть видимое свидетельство нашей перемены, новизны. Видимость тайны, которая совершается в нас и делает нас иными, новыми, не похожими на мир. Мы были в мире, но уже не от мира, как и Он, Господь, не от мира. (Ин. 17,14)

От Духа Святого мы восприняли благодать и ею сделались новыми. Здесь два момента. Один — восприятие благодати, другой — сделались новыми. Не телом восприятие благодати и даже не душою, но духом. Должно было духом истончиться, оскудеть, обессилеть, чтобы поиск жизни и жизненности продолжался дальше не от самонадеянности, самоуверенности или личного достатка, но от пробудившегося религиозного чувства. А сделались новыми при этом не только в образе жизни, но и в потребностях, и в мировоззрении. Более того, новыми сделались в силах, в состояниях и настроениях духа. Меньше или больше — у каждого свое.

Теперь после сказанного мы можем говорить о заново рождении, к которому Церковь зовет нас днями Рождественского поста. Как опытно мы знаем о нем? Не можем не знать. Потому что, если Господь во что-то зовет, то Сам же и преподает нам в предваряющем опыте. Нужно только не пропускать Его поучений, уметь различить их и подхватить.

Давайте вспомним предыдущий опыт, когда и как мы восприняли благодатное прикосновение Святого Духа? Уже будучи верующими и живущими активной церковной жизнью.

Одни из нас в религиозных чувствах жили новизной. Так например, побывал человек в паломнической поездке, вернулся со множеством впечатлений. Кто-то прочел о жизни верующих людей, подвижников или святых — вдохновился, воодушевился их жизнью. Кто-то встретился с верующим человеком, удивился его нравственной и духовной красоте. Пройдет время. Отдалится в память прошлого удивление, угаснет воодушевление, забудутся впечатления. Но останется религиозное чувство, которое было при всем при этом пережито. Это чувство иной глубины религиозной жизни. При этом могло расшириться пространство религиозного восприятия мира, событий. Появиться понимание чего-то еще, что раньше оставлялось без внимания.

Другие испытывая в житейской суете разные нужды, с какой-то из них обратились к Богу, стали просить и пережили Его участие. Господь помог им. Только раньше, когда они получали помощь от Бога, они радовались тому, что земная нужда их устроилась, может быть, даже и благодарили Бога и что-то благодарственное Ему делали (свечку, молитву, молебен), а, получив, еще увереннее отдавались своим земным делам, радуясь их успешности. Но однажды, получив просимое, неожиданно для себя они остановились перед Тем, Кто им помог. Не участие Его восприняли и остались сами с собою, со своими земными нуждами и успехами, но восприняли Того, Кто поучаствовал. Встретились с Ним, с Его милостью, любовью, Его прощением. А дела и просимое отошли на задний план, сделались несущественными, мелкими. Возможно, это был маленький опыт богопознания, всего лишь первое впечатление, далекое от того, что описывают святые. Но этот опыт познания Бога был.

Третьи в болезнях изнурились духом. Не только телом истончились, но и духом. Настолько, что оказались способными позвать священника, или стали думать не о смерти, но о том, что будет за нею, или пережили горечь, раскаяние за прожитую жизнь.

Четвертые истончились духом в поисках истины. Искали ее в философских трактатах. Потом вникали в ветхозаветные писания, в писания святых отцов. Открывали для себя всё новые и новые содержания истины. Ради этого и дипломов в кармане набрали кучу. А чувство, что нашли истину, не приходило. Напротив, вот уже и усталость от содержания стала посещать, и радость от очередных открытий стала соседствовать с тревогой, что гаснет живое чувство веры, что покаяние давно уже остыло, что разумная жизнь, умножаясь и углубляясь в содержаниях и возвышенных чувствах, всё дальше отстоит от доброделания и давно уже потерялся вкус к нему. Это чувство тревоги, томления, тоски по Богу, не по истине о Нем, а по Нему Самому и по жизни по Нем и с Ним. Это одно только дорогого стоит. И если есть оно, значит еще жив человек. И в одном только этом чувстве, сохранении или появлении его вся новизна и зановорождение человека могут содержаться.

Пятые истончились духом, пребывая в служении. Регента, певчего, алтарника, швеи, иконописца, строителя храмов, дьякона, священника. Те и другие, трудясь над усовершением своего служения, искренне полагали свои силы на улучшение его внешних характеристик. Но однажды появилось чувство, что есть еще что то, помимо внешней красоты, образности, чинности, порядка. В это время регенты и певчие наткнулись на знаменное пение, о котором слышали, но не придавали ему значения. А тут прочли в книге: «Именно в богословской насыщенности и неразрывной связи знаменного пения с опытом молитвы, принципиально безэмоционального, лишенного какой бы то ни было чувственности, заключается его главное достоинство. Это то пение, которое существовало на Руси на протяжении многих столетий и во все века считалось канонически правильным, истинно церковным, а потому — единственно допустимым при богослужении. В XVIII веке оно было вытеснено партесным пением, когда в эпоху „итальянского пленения“ (т. е. в XVIII — XIX вв.) стали преобладающими в клиросной практике эстетические стандарты, „согласно мирским гласоломательным пением, от своего сложения (как плод свободной творческой фантазии автора), а не от святых преданное, латинское и римское партесное вискание, святыми отцы отлученное…» (Архиеп. Иларион Алфеев. Православие, т. 2, стр. 859 &ndsp; — 861).

Чувство, что помимо внешних чина и красоты в пении, есть еще что-то более важное, жизненное и приобретающее Бога, встретилось с этими строгими словами и встрепенулось, ожило.

Подобным же образом и в подобном настроении иконописцы могли наткнуться на следующий текст в книге: «На иконе перед нами предстает человек, не борющийся со страстями, но уже победивший их, не взыскующий Царства Небесного, но уже достигший его. Икона — не портрет, она есть явление преображенной, обоженной твари. В ней — трезвенная, основанная на духовном опыте и совершено лишенная всякой экзальтации передача определенной духовной реальности. Всеосвящающая благодать Духа Святого просвещает всего человека, так что весь его духовно-душевно-телесный состав охватывается молитвой и пребывает в Божественном свете. Икона видимо запечатлевает этого человека, ставшего живой иконой, подобием Бога.

А так как рукописный образ исполняется иконописцем с непременным участием его души, и в изображении будет чувствоваться как душевное состояние его, так и молитвенное настроение, если оно, как какая-то искорка, было в нем, то и от иконописца требуется к написанию иконы подготовленность подвигом, церковная жизнь, исполненная его личной аскезой. Знаменательно, что лучшими иконописцами были монахи. Многие из них были великими созерцателями и мистиками.

Своими корнями икона уходит в евхаристический опыт Церкви, неразрывно связана с ним, как и вообще с уровнем церковной жизни. Когда этот уровень был высок, то и церковное искусство было на высоте; когда же церковная жизнь ослабевала или наступали времена ее упадка — тогда приходило в упадок и церковное искусство. И на иконах выписывались человеческая плоть и человеческие чувственные, а порой и пошлые и тучные настроения. Икона вырастает из молитвы, и без молитвы не может быть настоящей иконы» (Зенон (Теодор), Успенский, Трубецкой в той же книге архиеп. Илариона, стр. 192 &ndsp; — 208).

Слова эти могут ударить по сердцу и предчувствие чего-то более важного, чем внешнее изображение, запечалеется тонкими прикосновениями Святого Духа, заронится скорбь по Богу, и вина перед Ним, и окаянство.

Так и во всяком другом служении, какое бы оно ни было. Ревностью духовной сначала о внешнем человек приходит к той границе, за которой начинается ревность о внутреннем. Служение Богу переходит в угождение Ему. Приношение Ему результатов внешней деятельности перерастает в приношение Ему себя самого — своего сердца, ума, воли, в удобное для Святого Духа устроение себя внутреннего. Это и есть труды поста.

Подобное происходит и в наших домашних отношениях с близкими. И на работе, и в гражданских собраниях, и с соседями, и на улице, и в транспорте. Время поста — это время искания отношений со Святым Духом, время ожидания обновления по благодати, заново рождения духовного вместе с нарождающимся Господом.

«Посему… мы…, — говорит апостол Павел, — не перестаем молиться о вас и просить, чтобы вы исполнялись познанием воли Его, во всякой премудрости и разумении духовном, чтобы поступали достойно Бога, во всём угождая Ему, принося плод во всяком деле благом и возрастая в познании Бога» (Кол. 1, 9–10). «Всякий, рожденный от Бога, …не может грешить, потому что рожден от Бога» (1 Ин. 3, 9). Пусть помнит об этом каждый, и помнит, что «Бог производит в вас и хотение, и действие по Своему благоволению» (Флп. 2, 13).

Мы не знаем и не можем даже подозревать тех премудростей, к которым каждый из нас может быть призван Духом Божиим. Одно только очевидно, что призывание это происходит точно тогда, когда дух человеческий измождается или истончается до неспособности противиться Духу Божию. То есть в каких-то движениях своего духа человек уже не может надеяться на себя, делать и жить от себя. Это «не может» есть некоторая пережитая нищета, которую человек в своем начальном опыте может и не уразуметь как нищету духа, скорее он переживет отчаяние, скорбь неудачи, потерянность даже. Но в этих душевных настроениях будет еще что то, от духа, от его нищеты, которое проявится со временем как искание выхода, как надеяние и кроткое ожидание, как упование. В это надеяние и упование в нищете кроткого духа и придет Дух Божий и подаст жизнь. Из этого начального опыта много позже вырастет делание, о котором апостол Павел говорит: «…мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога,…соображая духовное с духовным. Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно» (1 Кор. 2, 12 &ndsp; — 15).

Счастлив тот из нас, кто в опыте, пусть начально, имеет эту скрытую в духе потребность Духа Божия. Тогда время поста для него — это постоянное нахождение, искание в себе самом того устроения своих духа, воли, сердца, которыми возможно было бы приходить в сообщение со Святым Духом.

К этому добавим слова святителя Иннокентия Пензенского: «Средний между нами — тот, кто из душевного, или рабского состояния истинно и желает, и старается перейти в состояние свободы духовной. По мере желания и усилия он при содействии Духа Божия может приобретать и постепенно приобретает способность разуметь духовные истины и уразумение их доказывает действиями, составляющими жизнь в Боге» (свт. Иннокентий Пензенский. Богословие деятельное. М., 2003, стр. 5). Лучшим временем для этого будет время долгого поста. Сейчас Рождественского, потом Великого.

К посту мы все пришли по-разному. Кто то, может быть, в условиях нашей Отрады, духовного училища, пришел к посту даже с некоторым страхом в глубине сердца, мол, всё теперь будет постным — трапеза, общение, вся жизнь. Вот подвели его к посту, почти подтащили. Подтащили его же собственным согласием быть со всеми, называясь православным, его же собственным чувством необходимости следовать заданному церковным календарем образу жизни. И некуда теперь деться. Время поста неумолимо наступило. Давно отошло чувство радости от церковной жизни, воскрыленности от призывающей благодати. Наступили как будто нескончаемые будни церковного уклада, в которых сил следовать ему из года в год становится всё меньше и меньше. Вот и теперь очередной пост, как предчувствие маяты, нежизни.

Кто-то из нас, может быть, до сего дня еще уговаривал себя жить в Отраде, оставаться в общине, но сейчас, когда наступил пост, увидел, как многие вокруг всерьез относятся к посту, берут какой-то труд ради Рождества Христова, пожалел, что раньше не оставил «Отраду». Подумал о городских — как хорошо им, никто их никуда не зовет, не понуждает, хотят исполнять пост — исполняют, не хотят, дают себе послабление — никто и не видит этого, никто и не укорит, вокруг все неверующие, а на их фоне и малость поста — уже пост, где уж тут дополнительные труды брать, тем более ради Святого Духа, уж очень это высоко, по нынешним возможностям совсем и далеко. «Не хотите ли и вы отойти?» — сказал Господь Своим ученикам. И то после того, как «многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним» (Ин. 6, 66–67). Слишком странными и далекими для них показались им слова о Плоти и Крови. Господь на то сказал им прежде чем они отошли: «Дух животворит, плоть не пользует нимало; слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь;. Но есть из вас некоторые неверующие» (Ин. 6, 63–64). После этих слов они оставили Его, задетые, по-видимому, такими словами.

Может быть, кого-то задевает и эта беседа. А труды поста все равно остаются для таких людей трудными, да и непонятными во многом, безсмысленными, потому и безсильными.

Есть, возможно, и третьи среди нас. Они спокойно взирают на происходящее. Они давно уже привыкли к церковному укладу, просто живут в нем, следуя церковным установлениям, особо не вдаваясь в смыслы, давно уже не придавая значения призывам; может быть, когда-то увлеченно откликались на них, потом устали, может быть, было время, и раздражались на призывы, а теперь выработали манеру слушая не слышать, видя не видеть, но внешнее положенное в меру сил выполнять. «Исследуйте писания, — говорит Господь, — ибо вы думаете через них иметь жизнь вечную; а они свидетельствуют обо Мне. Но вы не хотите придти ко Мне, чтобы иметь жизнь» (Ин. 5, 39–40). «Вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он (Отец) послал. … Но Я сказал вам, что вы и видели Меня, и не веруете» (Ин. 6, 29, 36). Не к нам ли относятся эти слова? Но Он же и сказал нам: «Блаженны рабы те, которых господин, придя, найдет бодрствующими» (Лк. 12, 37). На возглас же: «Господи, неужели мало спасающихся?» &ndsp; — Он сказал: «Подвизайтесь войти сквозь тесные врата, ибо, сказываю вам, многие поищут войти и не возмогут» (Лк. 13, 23–24). И в другом месте добавил: «Соль — добрая вещь; но если соль потеряет силу, чем исправить ее?» (Лк. 14, 34).

Четвертые из нас не могут не думать о смыслах поста, о тайне его, о событиях, которые из невидимого в видимое происходят. Они думают и знают, что никто не обязывает нас поститься, да и не может обязать, разве что когда мы сами просились войти в этот уклад, просились быть принятыми в училище, в общину, согласились жить по принятому здесь уставу Церкви и теперь этим собственным согласием сами в себе принуждаемы. Они думают и знают, что уставы эти не людьми придуманы, но Дух Божий наставлял Церковь, Он учил тех, кто пошел за Господом по первому зову Его, а множество других ревнующих о праведной жизни взяли их уклад жизни в образец себе и их уставы сделали своими уставами. Дух Святой своим содействием их ревности подтвердил их выбор и решимость. Так продолжалось, умножаясь в соревнителях, пока вся Церковь не приняла воспринятый ими уклад жизни как свой повсеместный устав и уклад. Теперь, если и мы следуем ему, то не можем не знать, что Дух Божий все внешние действия Своим участием делает принадлежащими Церкви, а без Него всё, оставаясь в пределах человеческих, остается только одной видимостью потому что не входит в состав Царства Небесного. «Сказал Господь Бог: «Не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками сими, потому что они плоть» (Быт. 6, 3). «Сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление; а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную» (Гал. 6, 8). Потому, призывает нас апостол, — «да не царствует грех в смертном вашем теле… и не предавайте членов ваших греху в орудия неправды, но представьте себя Богу, как оживших из мертвых, и члены ваши Богу в орудия праведности» (Рим. 6, 12). Не забывайте, что «Господь есть Дух» (2 Кор. 3, 17). Эти размышления немалую пользу принесут нам, если мы останемся при них во все дни Рождественского поста.

Есть, возможно, и шестые среди нас, кто вслед за размышлениями начинают вглядываться внутрь себя, вспоминать опыт поста в прошлом году. Невольно вспомнят, как трудно начинался пост, как в первые дни стало особенно голодно и никакая пища не приносила насыщения, как потом стали нападать настроения одно хуже другого-то раздраженность, злость, то склонность к обидам, жалость к себе, то уныние, то нервная веселость, торопливость, и почти всё не поддающееся контролю, подымающееся из глубин утробы со властью, порой как густая пена, забивающая все жизненные отправления. Но шло время. Дыхание поста становилось всё более ровным, спокойным. А к концу поста пришло состояние особой легкости ко всему Божественному. Даже долгие беседы за трапезой — и те стали доставлять жизнь, пробуждать живительные мысли, придавать силы. Словно «новорожденные младенцы, возлюбившие чистое словесное молоко», слушали мы эти беседы или чтения за трапезой с желанием «возрасти во спасение, ибо „как будто вкусили“ в тот момент, „что благ Господь“ (1 Пет. 2, 2–3).

Потом начинает вспоминаться уже не Рождественский пост, а Великий. Первая седмица, хоть и трудная в богослужениях каждый день по восемь часов, но всё-таки еще со свежими силами совершаемая. А вот дальше всё труднее и труднее: седмица вторая — богослужебный семинар „Евангелие в нашей жизни“, третья богослужебная седмица, иконописный семинар на четвертой седмице, великое стояние в день памяти Марии Египетской на пятой седмице, Благовещение, 40 Мучеников Севастийских, Лазарева суббота, вход Господень в Иерусалим — всё долгие, по полному чину праздничные службы.

Никаких специальных трудов поста эти люди не брали на себя. Одно только было — согласием и ревностью участвовали во всех событиях поста, во всех богослужениях, совершаемых без сокращений (кроме третьей седмицы). Но и этого оказалось довольно, чтобы к Страстной седмице прийти в живой ревности следовать за Христом в последние дни Его земной жизни и, начиная с вечера среды, т. е. Великого четверга, неопустительно присутствовать на всех богослужениях вплоть до самой Пасхи. Удивительно, с какой легкостью, ясностью и с естественной необходимостью присутствия и следования за Христом воспринимались эти богослужения.

Но мысли идут дальше — ведь Рождественский пост не Великий, он по характеру своему и всем действиям иной, и настроения иные. Он много мягче, меньше измождает плоть и того меньше измождает и истончает дух. В нем много ярких звездочек — праздничных служб, дней памяти великих святых. Собственно, кроме этих дней сам пост как-то и не помнится. Что в нем было в прошлые годы собственно постового? Еда? Но о ней как-то и не приходится вспоминать. Только приходит на память, что к концу Рождественского поста мы всё чаще говорим о молчании, тишине. Вспоминали историю, о том, что к моменту нарождения Господа три великие культуры мира — восточная, греческая и римская — пришли в упадок. И в этом молчании культур родился Тот, Кто Собою принес новую культуру — христианскую. Тот, Кого ждал иудейский народ, пришел так тихо, так несообразно земным ожиданиям людей, что о Его рождении никто и не узнал. Ангелы узнали и известили. Архангел Гавриил известил волхвов, и сам ли, или один из его ангелов вел их три года в Палестину. Пастухов ангелы известили в день рождения Христа. Больше никто не сподобился ангельских известий. Сподобился… видимо, такое сердце было у волхвов и пастухов, что ангелы избрали их, принесли им известие и не ошиблись. Они не встретили сомнений, неверия, лишних расспросов, никто не потребовал от них внешних подтверждений, доказательств. Даже, придя к МладенцуХристу и увидев Его среди животных, в хлеву, в обстановке совсем не подобающей великому человеку, тем более Богу, они не смутились. Потому что, идя к Нему, не думали о внешних регалиях Мессии. Не по одежке встречали, как это принято у людей, а сразу… и не по уму даже… по духу. Что-то столь ясное открылось сердцу, передалось от ангелов, что одно только оно и составляло то единое, живое и простое устремление ко Христу, которое одно только и могло Его узнать в Младенце. Мимо окружающей Его обстановки. Каким же должно было быть сердце у волхвов и пастухов, чтобы воспринять ангельское известие и на обстановку не обращать внимания. Даже и не подумать о том, какая и сколь подобающая должна быть обстановка.

Мы же с вами как узнаем о Рождестве Христа? Видимо, одни из нас из интереса к истории знают о нем как об историческом событии, бывшем две с лишним тысячи лет назад и с тех пор ежегодно празднуемом. Другие знают об этом из любви к христианской вере. Чтут ее, уважают, сами верят. Третьи хранят Рождество как радостное событие в своей жизни. Любят общее веселье. Как любили раньше Новый год, так теперь любят Рождество, а то и продолжают любить одинаково то и другое. И празднуют их одинаково шумно, весело и с восторгом. Не подозревая даже, что может быть какое-то иное настроение, иное внутреннее состояние.

Какое же иное? По-видимому такое, которое из года в год всё ближе было бы к простоте пастухов и мудрости волхвов. Мудрость — это разум, соединенный с любовью. Но простота и мудрость сами по себе не обращают человека к Богу, тем более не дадут той сердечной устремленности, которая не придала значения обстановке хлева, где содержится скот. Более того, которая завершилась радостью встречи с МладенцемБогом. Что должно было быть в душе, в сокровенной глубине сердца у ангельских избранников, чтобы они возликовали, радость восприяв, Христу поклонились как Богу и Царю?

Нет, историческими знаниями о Рождестве Христовом в обретении этого настроения себе не поможешь, любовь к шумным весельям тем более этого настроения не может дать. Что-то иное и иным образом должно быть обретено в сердце, чтобы услышать ангельское известие. Возможно, многие из нас впервые узнали об этом сейчас. Как-то и не приходило в голову, что Рождественским постом нужно воспитать в себе особое, не вполне житейское настроение сердца и состояние духа. Не приходилось думать, что пост должен еще какие-то плоды давать. Такие плоды, которые зреют в душе, восприимчивой Святому Духу. Такие плоды, от которых чтение простых слов Евангелия придавало бы жизнь сердцу, давало силы поступать по Евангелию, доставляло бы радость к исполнению следующих наставлений: «(Если кто) скажет: „каюсь“, — прости ему» (Лк. 17, 4). «Любовь не делает ближнему зла» (Рим. 13, 10). «Будем делать добро всем, наипаче своим по вере» (Гал. 6, 10). «Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди» (Ин. 14, 15). «…заповедь Его (Отца Моего) есть жизнь вечная» (Ин. 12, 50).

Но если мы не помним таких плодов за прошлые годы, может быть они и были, но мы не придали им значения, тогда как возможно прийти к ним нынешним Рождественским постом? Для нас, судя по опыту прошлых лет, недостаточно просто помнить, что идет пост и поэтому держаться только постовой пищи. Конечно, переживется какое-то ущемление плоти, но о плодах, т. е. осуществлении простых слов Евангелия и апостолов, не будет и речи. Как же быть?

В этот момент мы вспоминаем об аллилуйных службах. Церковь вот уже более пяти лет как благословила возвращать прежнюю практику служить Рождественским и Апостольским постом напоминание о Великом посте — аллилуйные службы. Мы в нашем храме будем их служить.

Но кто-то из нас вспоминает, что в прошлом и позапрошлом году он-то как раз бывал на аллилуйных службах. Только мало помнит — были ли от этого плоды. Возможно, что приходила тишина. Появлялось сознание поста, т. е. обращенности к Богу. Испрашивания у Него правдивых чувств, настроений, правдивых поступков. „Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй мне…“. Даруй. Так ведь это же и есть плоды, т. е. простые слова Евангелия и апостолов, которые даруются нам Духом Святым. А для того, чтобы было им место в нашем сердце, просим: „…не даждь ми“ — отыми. Не мы сами, но Тот же Дух Святой совершит это с нами. От нас же нужна искренность просьбы и верность дарованиям. Тогда произойдет перемена в поведении. А там глядишь, с годами изменится и характер.

Весь строй аллилуйной службы приводит к внутренней тишине. Так ведь это и есть та тишина, которая образуется по мере умолкания в нас различных шумных культур, которые заполняют нашу душу и не дают места Духу Святому — кроткому дыханию Бога в нас, а вслед Ему — нарождающемуся МладенцуБогу, Христу.

Какие такие культуры должны утихнуть в нас? Те, что доставляют нам развлечения, затем плотяные и душевные утешения, затем культуры, в которых мы умножаем и питаем свою индивидуальность, и, наконец, те, в которых возрастаем как индивид.

Развлечений у каждого свой набор. Но всем им должно утихнуть. Среди них могут быть невинные занятия музыкой, рисунком, неприхотливым рукоделием, но могут быть всерьез увлекающие и отвлекающие от забот друг о друге и от церковных настроений занятия — это кино, телевизионные и театральные зрелища, это газеты, журналы, книги с пестрыми впечатлениями от них, затем уже активные и сильные развлечения — танцы, быстрая езда, компьютерные игры, интернет, шумные гостевания, выезды на природу с выпивками и гуляниями, страстное слежение за новостями политическими, экономическими, спортивными, криминальными и многое другое.

Плотяных и душевных утешений у каждого из нас тоже свое разнообразие. Но и они должны угаснуть, прийти в тишину. Безобидные и невинные утешения плоти за трапезой, в постели, в уюте — удовольствия от того, что чуть переели, чуть больше поспали, устроили себе чуть больше уюта. С кем-то поговорили, с кем-то посмеялись, так, ни о чем, и довольные разошлись. Более серьезные утешения — когда захотелось услаждения от сплетен, пересудов, обсуждений друг друга в разных житейских ситуациях, осуждений, утешения работой, любимыми занятиями, комплиментами, чествованиями, людской признательностью, похвалой, наградами, одобрительной людской молвой, благодарностью от людей. И уж совсем страстные утешения — впасть в блуд, напиться, предаться наркотикам, играм на деньги, влюбиться до безумия, довести кого-либо до раздражения, истерики и потом успокоиться, утешиться, не отдавая себе отчета, зачем он так делает, не испытывая угрызений совести, не зная самоукорения. Утешился ведь…

Индивидуальностью своей каждый из нас занят очень много. И она ради Христа подлежит угашению и в итоге полному изживанию желаний особо заниматься ею. Кто с утра не подойдет к зеркалу и больше, чем надо не позанимается своим видом? Здесь и прически, и подкрашивание, и разные украшения в ушах, на пальцах, на груди, а для большей индивидуальности еще и в носу. Ради нее же и подбор одежды, не только для удобства и пользы. Более того — подбор по вкусу и по моде мебели в квартире, книг по цвету их переплета на полках, выбор марки машины, места для дачного участка, вида своего дома. Более серьезная занятость индивидуальностью &ndsp; — выделенность среди людей благодаря своим талантам и способностям, равно как переживание за отсутствие каких-либо из них. Здесь уже не до славы Бога, не до того, чтобы Бог прославился в нас. Человеку нравится быть особенным, непохожим на других в пении, слове, танце, деле, в общении, рисунке, вышивке, в езде на машине. Человеку нравится и хочется всё приукрасить от себя, прибавить, сделать на свой лад. Тем более, если он всё это еще и талантливо делает, людям нравится, они приветствуют его, аплодируют, выдвигают в центр круга, застолья, занятия, на трибуну, на сцену, награждают орденами, званиями, должностями. Он и рад стараться. В церковной жизни такой человек за Господом далеко не идет. Ему трудно трезвение, жизни нет не то что в деланиях стяжания Святого Духа, но даже и в разговорах об этом, непонятно молитвенное богословие, совсем неясно предание Церкви как дыхание Святого Духа в живом общении людей. Живое для него связано с эмоциями, чувствами душевного характера, поэтому и знаменное пение не дает ему возможность выразиться, а церковная аскетика и вообще отнимает у жизни страстную выразительность и привлекательность. Более глубокое и серьезное страстное увлечение индивидуальностью приводит к разным вычурным проявлениям в прическах, одежде, внешнем виде, в распущенном и громком поведении, смехе, гоготе, к желанию быть на сцене, на экране, читать о себе в газетах, выделяться в компании, в коллективе, в обществе, даже в семье красоваться друг перед другом, создавать неестественные произведения и в них красоваться своей индивидуальностью &ndsp; — где уж тут до Господа. Одновременно со всем перечисленным много страдать от неудач, насмешек, кто что сказал, бояться позора, закручиваться в разных комплексах несостоятельности, незрелости, недоразвитости. И отсюда стремиться к учебе, развивающим занятиям, тренировкам, репетициям, спевкам. А в итоге стремиться к успехам в общественной и церковной среде, чтобы явиться перед всеми привлекательным, заметным, видным. И так повсюду -в алтаре, на клиросе, в иконописи, в храмостроении, в праздничных церковных застольях, на различных церковных фестивалях, конференциях, форумах.

При неудачах — расслабляться, терять силы, приходить в упадок духом, переживать, болеть, обвинять, осуждать, обижаться, досадовать и т. д., и всё потому, что не удалось проявиться своей индивидуальностью, оригинальностью перед всеми. И во всем этом вся жизнь или большая ее часть.

Наконец, четвертая культура — это индивид в нас. Индивид — это нечто много более серьезное, чем все три предыдущие культуры. Прямо говоря — это непосредственная вражда с Богом, вплоть до Его для себя запрещения. Самое трагичное заключается в том, что человек, живущий от себя индивидом, не знает своей вражды с Богом и знать не может. Он всячески открещивается от того, что он таков. Открыть человеку его индивида не может ни психология, ни философия, ни какая иная наука; не может он и самонаблюдением обнаружить его в себе, разве что увидит умом внутренние и, может быть, очень тонкие проявления индивида, но не его самого. Открывает человеку индивида благодать Божия. А без нее он обречен оставаться индивидом. Только в Крещении дается ему начальная святость и ею он вводится в общение святых. Но он, оставаясь человеком душевным, т. е. индивидом, не следует дарам Крещения, игнорирует их и остается при своем. Равно и его общение с людьми остается во многом противным общению святых. Так и живет, в глубине сердца не признавая Бога и не считаясь с Ним. А с людьми оставаясь в привычных для себя обращениях, т. е. при своем характере, выказывая в нем свою принадлежность противным Богу культурам, но не считая себя таким. Так бы и жил до смерти, если бы не было поста. Но наступает пост, и проливается на всех людей, живущих на земле, благодать Божия с иною заботой о людях, чем вне поста. Сами того не подозревая, люди вступают в отношения с нею. Так, живущие крещальной святостью подхватываются ею. Они, пребывая в общении святых, распознают святость в каждом человеке мимо худой или неудобной для себя его характерности. Какая бы она у него ни была. Потому с таинственной поддержкой благодати находят с каждым мирный участливый тон и лад. Находят и силы пойти навстречу, помочь, даже сделать за него и вместо него. Но могут и осадить, строго призвать к ответу, поставить в обязанности, тем самым оторвать его от лени, распущенности, иждивенчества, от хамства, подлости, осуждения всех. Живущие другими культурами — развлечениями, утешениями и своей индивидуальностью, но согласные на пост имеют от благодати незримую поддержку, ослабляющую и поражающую силу всех трех видов культур. И четвертой — культуры индивида. Тогда пост для них — это немалый труд по отвержению четырех культур.

Даже если человек, будучи неверующим или иной веры, по которой для него нет поста, не думает о посте и не подозревает о существовании постовой благодати, то и тогда он вступает в неслышимые для себя отношения с нею. Выражается это в усилении именно в это время действий всех четырех видов культур, которые возрастают всё время поста и своей кульминации и языческого разгула достигают в новогоднюю ночь с 31 декабря на 1 января. Затем, выплеснув всю накопленную меру веселой злобы, ненависти и откровенного игнорирования Христа, мир буйствовавших в четырех культурах людей в изнеможении замирает в следующие дни января, как невольники, отдавая дань предрождественской тишине. Это же происходит и с католиками и протестантами, которые, сохранив в себе четыре описанные культуры &ndsp; — развлечений, утешений, оригинальной индивидуальности и индивида, сделались неспособными услышать благодать Божию. Поэтому и живут по своему новостильному календарю невпопад с постовой благодатью. Весь мир святых на небе, весь ангельский мир и мир православных, держась старого стиля, живут в согласии с нею и единогласно между собою, а протестанты и католики вместе со всем остальным миром неверующих и в иное верующих единодушно, все как один, живут на свой лад, игнорируя реальность благодати поста. Будто бы пост и время его определены одним только человеческим взаимосогласием — международным. Да нет же. Как раз гражданский календарь с его новым годом и подогнанный к нему церковный новостильный календарь католиков и протестантов являются результатом международного человеческого согласия. И в нем эти человеческие форумы не соотносится со Святым Духом и Его благодатью, как и весь остальной народ, предаваясь буйству четырех своих культур, не соотносится ни с Православием, ни с благодатью. По причине того, что они ее просто не чувствуют. А Православия не признают.

Жизнь же от индивида — четвертой культуры в человеке — как она проявляется в нас? В устойчивых чертах характера, которых человек сам ради особости своей держится. Особость от слова особь, особо, т. е. отдельно, обособленно пребывающий. В особости человек сам себя чтит, живет в своем достоинстве, держит себя достойным уважения и почитания, этим измеряет справедливость или несправедливость отношений к себе. Этим же на людях держит себя в рамках приличия. Но даже и оставаясь один на один с собою, чтит себя таким, какой сам себе нравится и, оставаясь верным себе, не делает того, что уронило бы его в собственных глазах. Он верен себе, своему характеру и предан себе даже до смерти. Потому ради собственного достоинства готов вступить в драку, участвовать в дуэли, кровной мести, прийти в ярость от малейшего оскорбления чести, от малейшего непослушания ближних или от малейшего причиненного ему неудобства. Энергия индивида — это кипучая энергия мира сего, людей, готовых ринуться в головокружительные рискованные дела, совершать трудовые подвиги, даже встать на защиту семьи, Отечества, созидать христианское царство на земле, забыв о небесном. В конечном итоге — это энергия сынов противления.

Человек-индивид любит себя больше кого бы то ни было. Любит себя в свойственных ему чертах характера. Как это видно? Он таков и иным не может быть, не хочет и не собирается быть. Чтобы так держаться за себя, нужно еще иметь что то, из-за чего увидеть, восчувствовать себя, уразуметь себя таким было бы невозможно. Святитель Феофан Затворник говорит, что этим „что-то“ являются в человеке греховные покровы сердца. Самые глубокие из них — самообольщение, нечувствие и безпечность (произвол). В природе человека есть и еще более глубокие основы индивида. Это узы духа — узы мира, самоугодия и диавола. Будучи схваченным узами духа и покровами сердца, человек является индивидом перед всеми, перед самим собой и перед Богом. Что же он делает, будучи таким? Живет ему свойственным характером. И не отдает себе в этом отчета. Потому что предан сам себе. Не видит, как и что он делает. Не слышит себя. Пока благодать Божия не откроет ему. Тогда он начнет чувствовать, что не по совести поступает, неправдиво делает, обращается с ближними и даже молится неправдиво. Если начнет выверять себя правилами правдивости, услышит в них такую правду, какую он не имел в виду, не знал в опыте. Увидит, что жил и поступал вопреки совести, да и ее имел поврежденную, не слушал ее, отодвигал ее, сам устранялся от нее, забывал о ней. Чем же тогда он жил? Тем, чем индивид живет — самообольщением, нечувствием, беспечностью, произволом, преданностью миру и его ценностям, самоугодием и самолюбием. В итоге — своим характером. А вместе с ним множеством его особенностей, которые каждый из нас в ходе своей жизни обрел в свой нрав. Каким это таким множеством? Одно дело — своим тоном, манерами, жестами, привычными словами, оборотами речи. Другое — характерными поступками, свойственным себе поведением, стилем жизни, оборотами жизни (например, характерной для него переменой обстановки, места или, наоборот, привязанностью к перечисленному и людям, профессии, супругу или супруге). И третье — собственно стоянием в своем характере. Преданностью себе, упорством, упрямством. Проявляется это во взаимоотношениях с людьми, старшими, младшими, в разделении для себя людей на угодных и неугодных, приятных и неприятных, но более всего на упорном стоянии в этом разделении, настаивании даже на нем. Проявляется и в том, как обращается к Богу, и, наконец, в том, как относится к себе. Это „как“ имеет только две основы — ради Христа или ради себя. Индивид — это жизнь ради себя. Где Христа нет. Невинное — нет Христа — это забывчивость. Про любовь забыл, про чуткость не помню, внимание не пришло на сердце. Злобное — нет Христа — это „живу, как живу“, „какой есть, таким и принимайте“, „какое мне дело до всех до вас“, „ну и что, что такой, а все-таки моё мне отдайте и что хочу, то сделайте“. И уж совсем лютое, когда идет уже откровенная вражда со Христом — это „как хотите, но своего добьюсь“, „вы меня еще вспомните“, „все равно по-моему будет“, „не хотите, как хотите“, „моя хата с краю — ничего не знаю“, „жил так и буду так жить“, „ах так, тогда порвато-растоптато“. Равно как болезненные проявления этой вражды — мнительность, злопамятство, хранение обид, хронические состояния уныния, тоски, печали, потерянности, самоедства, или, наоборот, критики, осуждения других. При всех таких состояниях индивида невозможно быть в человеке христианским настроениям духа — окаянства, неключимого раба, почитания себя ниже других, готовности к презрению, поношению, самоукорения до чувства недостойного пощады, опасений привязываться к сему миру, склонения к невидимому, духовному, жажды Христа, Царствия Небесного, спасения, плача, покаяния. Всё это смертельно для индивида, странно, непонятно. Он этого бежит, уклоняется, отстраняется. Настойчивые разговоры о таких состояниях, а тем более реальные люди с такими настроениями или пребывающие в трудах к ним индивида раздражают, он брезгует ими, гнушается общения, знакомства с ними, ненавидит их. Не верит им, подозревает в лицемерии, поддевает; если встречается с какой-то несостоятельностью в них, не умеет оправдать, простить, не умеет обойти, впадает в злость, ненависть. Одним словом, не знает любви. Он не ищет единства, не знает единения. Соответственно не знает и святости. Он живет в Церкви особо, по возможности независимо, оберегая свою человеческую справедливость. Максимум чего он достигает — это душевного единства с какой-то приятной или приемлемой для него частью людей, верующих или неверующих. Большинство же верующих, но индивидно живущих довольствуются собой и своим церковным окружением. Они ретиво оберегают свое единство с ними в святоотеческом мировоззрении, чтобы на словах всё было по святым отцам. Всё, кроме духа. О духе они и не думают. Не подозревают, что такое единство по духу, живут особо, сами по себе. Это индивидное выпадение из живого Предания, т. е. из Церкви-организма. Душевное единство для них уже подозрительно, начитаны об этом, а духовного на деле или в опыте они не знают. И боятся туда ходить. Малейшее практическое движение к смирению, кротости им уже подозрительно. Они будут порой с ожесточением защищать момент святоотеческих знаний, не отдавая себе отчета в том, что сами живут враждебно им.

Что еще можно сказать об индивиде, чтобы узнать его в себе? Скажем о трех его свойствах. Первое из них — трусость и страх. Трусость от животного страха — боязнь за свою жизнь, боязнь увечий, боли, физического наказания. Трусость от страха душевного — боязнь позора, молвы, кто что сказал, что про меня узнал, боязнь признаваться в ошибках, промахах, греховных мыслях, поступках, избегание вслух разумения себя. Трусость от слабости духа — боязнь начальства, милиции, представителей власти, трусость перед духом более сильным, страх до оцепенения, потери речи, до седых волос. Все эти виды страха отлагают в человеке страх Божий. Если мы сегодня не имеем страха Божия, особенно на пятнадцатом — тридцатом годах нашей церковной жизни, это значит, что в нас не преодолено первое свойство индивида — страхи и трусость.

Другое, что свойственно индивиду — это выживаемость. Каких только свойств в характере не соберет человек, лишь бы выжить в этом мире, выжить на свой лад. От вполне положительных до самых мелочных и подлых. Среди положительных свойств могут быть мужество, и терпение, смелость, великодушие, веселость, строгость, честность, искренность, правдивость, чувство справедливости, долг, совестливость, обязательность, учтивость, ласка, нежность и многое другое. Но всё из чувства уважения к себе. Ради уважения себя человек будет очень деятельным, неиссякаемым в энергиях и силах, предприимчивым, талантливым, умелым, надежным, очень успешным. Всё у него будет ладиться, всё делать он будет играючи. Хороший супруг, родитель, сын или дочь. Надежный гражданин, большой специалист, профессионал. Но на дух близко не принимает не только Христа, но и любую веру. Либо верит, но не православно. Либо и православно верит, но только в границах душевного удобства и интеллектуального всезнайства. Он доволен собой и оголтело самоуверен. Это может быть видный христианин, важный и очень успешный служитель Церкви, монах, игумен. Он будет жить вроде ко Христу, но не ради Христа.

Среди отрицательных свойств выживаемости каких только ни увидим. Подличанье, заискивание, обман, способность вывернуться, кокетство, подкуп, авантюризм, шантаж, предательство, подлость, пользование другим, его вещами, положением в обществе, деньгами, его умениями, талантами. Среди отрицательных свойств выживаемости есть много вариантов разных психопатических отношений, возникающих с детства и в течение жизни переносимых на всех встречных, близких и ближних.

Третье, свойственное индивиду — это преданность себе, или самоустойчивость характера. Можно сказать самосохранность. Об этом свойстве есть меткие поговорки в народе — „горбатого могила исправит“, „и глазаст, и ротаст, а пути в нем нет“, „кто волком родился, тому лисой не бывать“, „как дерево ни гни, оно всё вверх растет“, „пуд мыла изведешь, а родинки не смоешь“.

Есть в индивиде естество, которым один человек отличается от другого. Мужчина отличается от женщины. Строгий по характеру отличается от мягкого, высокий от низкого. Есть разница в темпераменте. Есть и четыре разных физиологических типа характера — холерик, флегматик, сангвиник, меланхолик. Отличаются люди и жизненным чином — мать, отец, сын, дочь, муж, жена, гражданин в разном звании — мастер, майор, рабочий, директор, инженер, служащий. Различны люди и по прикладным призваниям — врач, учитель, техник, столяр, бухгалтер. Вместе с тем в естестве индивида и множество нравственных свойств, которыми один человек не похож на другого. Еще больше в характере свойств зла, которыми отвергается благо. Человек устойчиво живет ими, самообольщенно оправдывая их, будучи нечувственным ко злу, т. е. не распознавая их как зло, более того, предаваясь им как норме и даже добру, он безпечно уклоняется ими от спасения. Так существуют сильнейшие типы безбожных характеров, когда человек настойчиво живет не по-Божьи. Апостол Павел в своих посланиях выделяет два таких типа — душевный и плотской. Евангелие называет больше — блудница, фарисеи, Иуда-предатель, порождения ехидины, блудный сын, некто богатый, беседовавший с Лазарем. Святые отцы определяют тип характера по доминирующей страсти — от восьми и больше: чреволюбный, блудный, праздный, гордый, тщеславный и др. В жизненных взаимообращениях — встречах или столкновениях — мы выделим такие типы, как злой, нытик, вялый, ворчун, властный, заносчивый, ненадежный, подлый, самоуверенный, лукавый и др. Психологический тип характера — это позиция, которую человек занимает по отношению к людям, делам и событиям. Позиция эта свойственна человеку как ведущая черта его характера. Поэтому в жизни он находит то место, те обстоятельства и тех людей, где и с кем ему удобнее всего проявлять свою позицию, держать ее и стоять в ней. Так, один по характеру тунеядец. Он может какое-то время скрывать свое тунеядство, даже показывать противоположное, но пройдет время, он приноровится, обвыкнет и найдет-таки, где, когда и с кем отдаваться своему характеру. Другой по характеру авторитет. У него и ум, и обширные знания, и умения — всё служит тому, чтобы утвердить его как авторитет среди людей. Он может очень радеть о деле, но в той его части, в которой он может выйти знатоком. До других частей дела, в которых он мало разбирается, ему и дела нет. Как авторитет он настоит на своей части, убедит всех, а дело через другие неустроенные части возьмет и развалится. Он и эту ситуацию использует, чтобы утвердить себя как авторитет, объясняя всем, почему оно развалилось. Применит при этом для убеждения всех и свои технические знания, и ловкость в придумывании на ходу аргументов. Сам при этом будет верить и в аргументы и в себя. Третий — проныра. Везде побудет, везде отметится, везде что-то свое возьмет, но за дело нигде всерьез или до конца не возьмется, а если возьмется, то за то только, что нравится самому. Четвертая — единственная у мамы дочь, с детства любимая, всё для нее. Только с папой был всегда конфликт. Он пытался ее в чем-то ограничивать. Отвечала ему всегда злом и ненавистью. Так по жизни и идет — в житейских обстоятельствах ничего не умеющая, но от всех ждущая и требующая помощи или участия. Когда же отказывают, отвечает злом и ненавистью, обзывая всех разными ругательствами. Стоит при этом на чувстве справедливости. Одного только не сознает — требуя справедливости к своим нуждам, себе дает все права быть несправедливой к другим, т. е распущенной в своих обидах и уязвлениях, гнушающейся, осуждающей и судящей, ненавидящей и неверно на всё смотрящей. Что такая сумма качеств есть вопиющая несправедливость — не видит. Пятая по свойственному ей характеру так вывернет ситуацию, что человеку останется только выть. Сама же или не заметит сделанного, или останется в уверенности, что другого оборота дела и быть не должно. „А как еще?“ &ndsp; — спросит, и ответа ей не надо. Шестую в семье всегда унижали, зато в школе она брала реванш. У учителей была лучше других, а среди сверстников находила таких, кого можно унизить, младших приблизить к себе и сделать фаворитами. Так и осталось это в характере — чувство униженности и желание реванша. Отяготилось это постоянными опасениями к людям, из-за этого ни с кем не получается быть искренней. Но и люди со своей стороны тоже хороши — никто не хочет быть с ней по-христиански, легче избегать ее и оставаться при своих характерах. А Господь? Что Господь? До Него ли сейчас.

И так с каждым человеком. Коснись любого, непременно какой-нибудь индивид составляет основу его характера. Это как раз то в человеке, о чем в народе говорят: „Чтобы узнать человека, надо пуд соли с ним съесть“. О силе индивида, о власти, с которой он присутствует в характерах людей, можно судить по многим фактам. В Дивеевском женском монастыре преподобный Серафим молодых монахинь велел отделить от средневозрастных и старых. Причина — последние плохо или почти не поддавались духовному воспитанию. А ведь это были монахини, т. е. специально посвятившие свою жизнь воспитанию внутреннего человека в себе вместо индивида. Или тот факт, что в народе из поколения в поколение идет оскудение веры и любви, т. е. преобладающее возрастание индивида и его падшей составной. Вся подвижническая практика Церкви — это преодоление падшего индивида. Но кто сегодня способен на такую практику. Вместо нее нам проще оставаться при себе. Удивительно, с какой откровенностью жизненную позицию индивида, как ценящего выше всех только себя, описал немецкий философ Штирнер: «Божеское есть дело Бога, человеческое — дело человека». Мое дело есть ни божеское, ни человеческое, оно не есть истинное, доброе, справедливое, свободное и т. д., но исключительно мое собственное (и это есть высший критерий оценки всех вещей), и оно вовсе не есть всеобщее, но есть единственное, как и я есть единственный. Нет ничего выше меня!» А вот его же взгляд на святого. «Существо религии в том, что она избирает из класса или рода (людей) единственный индивид и противопоставляет его в качестве святого и неприкосновенного другим индивидам». Вот так, и ничего более Штирнер в религии не увидел.

Несмотря на это мы вновь и вновь каждый год вступаем в Рождественский пост, чтобы вместе со Христом пережить рождение. Для нас это каждый раз зановорождение.

С самого Таинства Крещения мы с вами введены в начало святости. А вместе с нею — в общение святых. Ибо нет святости, которая не являла бы общения. Как во Святой Троице есть общение Лиц, так и от Духа Святого сообщается всем святым божеское общение между собою. К этому общению в своем ипостасном начале, данном нам от Бога, призван каждый человек. В нем от Духа Святого оживает человек в святость и ею вводится в Церковь, т. е. общение святых. «Да будут в Нас едино», — просил Господь Отца Своего в Гефсиманском саду. А по Вознесении Его и Сошествии Святого Духа это «едино» начало быть на земле, среди людей. Вместе с этим началось на земле преодоление падшего индивида. Естество человека начало очищаться и освящаться. Каждый пост и каждый год в Церкви, в общении святых — это на толику умножение начальной святости. Как бы при этом ни восставал в нас падший индивид. Оставляя его, мы вместе с ним оставляем какую-то часть его свойств, а с ними какую-то часть разделения, особости, противостояния друг другу или корыстного пользования друг другом. Происходит восстановление нашего индивидуального естества. Того естества, что от Бога. В этом и заключается наше зановорождение. Ради святости затихают в нас постом все четыре культуры. Сначала в своем значении. Потому как некоторые из них мы вполне считаем лично для себя великими культурами. Увы, столько места они занимают в нас, такую имеют ценность и столь значимы лично для нас. С началом Рождественского поста им полагается угаснуть, в какой-то мере прийти в упадок. И в тишине от четырех культур придет к нам ангельская весть, и мы не из внешних возгласов, не из пения клироса, не от внешних известий только, но в сердце своем, в кротости смиренного духа услышим таинственное известие о рождении Христа. Его принесут нам ангелы. Известие это исполнит сердце небесной радостью и святым ликованием — Христос родился!