Основание урока - обращенность к студентам, их ревности, познавательной потребности

Для меня очень важна конкретная обращенность к студенту, как к церковному человеку, прежде всего, к его церковному бытию. Он по факту уже пребывает в любви Божией, в Промыслах Божиих, поэтому он и предуведенный, и предуставленный, и призванный, и пребывает в Церкви, как клеточка церковного организма, живущий в открывшихся для него вполне реальных отношениях с Богом, с Матерью Божией, с ангелами, со всеми святыми Царства Небесного. Такое бытие его я не имею права охладить, нарушить, тем более вывести его из этого бытия даже на время урока, на эти полтора часа. Значит, мне важно сохранить себя в отношениях с ним, как сохранить себя и их в Церкви, в живом пребывании пред Богом, в попечениях и в любви Божией о нас. Тогда это мои конкретные к ним отношения, как к чадам Церкви, как к моим собратьям в церковном организме. Будучи священником и, соответственно, духовником части из них, тем более еще и ревнующим о том, чтобы они свое бытие церковное имели углубляющимся через эти занятия, я занятия для того и предназначаю, чтобы это бытие было осознанным и исполненным глубины пребывания в нем.

Второе, — я всегда имею отношение к их ревности. Есть ревность нравственная, есть ревность духовная. Ревность — это уже потребность развития, она подвигает к освоению нового либо к усовершению того, что уже имеется, к усовершению умений, самой жизни. Ясно, что во время моего урока их ревность не может быть погашена мною. Ход урока не должен отвлекать студента от ревности его духовной и нравственной либо охлаждать эту ревность, либо возможно даже сбить ее.

Общаясь со студентами семинарий, которых сейчас много открыто в России, я вижу, что вот такие процессы, которых я более всего избегаю, в целом ряде семинарий происходят как в отдельных семинарских занятиях, так и у отдельных преподавателей, а иногда даже в целом во всей семинарии. И поэтому бывает, что входит в семинарию человек с ревностью, а выходит без ревности. Заходит человек с ревностью о духовном, а выходит с ревностью о земных интересах.

Такая беда была и в дореволюционных семинариях. Это исторический факт, что самые активные революционеры, наиболее сознательно воинствующие против Церкви, — это бывшие студенты семинарий. Именно там их ревность превратилась в противоположное. Ревность о Боге превратилась в ревность борьбы против Него, ревность о Церкви превратилась в ревность о создании безбожного государства. Такой переворот ревности — это, конечно, трагедия. Мне пришлось специально и серьезно заниматься этим, особенно в духовной академии в Москве, когда я работал библиографом в библиотеке, и, занимаясь устроительством учебного процесса в школах и на родительских курсах, очень внимательно изучил, как он был устроен в дореволюционной семинарии. И вдруг я натыкаюсь на материалы, в которых рассказывается о том, что семинария способствовала развитию у какой-то части семинаристов нигилизма, потом цинизма и, в итоге, революционных настроений. Распространенность этого явления — другой вопрос, сейчас я его не буду касаться, но это — историческая реальность. Конечно же, именно этого мне хотелось избежать прежде всего. Поэтому я стремлюсь обращаться к истинно нравственной, и истинно духовной ревности, которая печется о живых, по благодати совершаемых, отношениях с Духом Святым и с Господом.

И, наконец, третий момент — это обращение к сообразовательно-познавательной потребности студентов. А еще есть познавательная потребность, которая не исходит из сообразования своей жизни с жизнью тех, от кого человек получает знания. Познавательная ревность может обращаться только к знаниям того, кто является их носителем, и к знаниям того, кто их преподает, потому что в большинстве своем наши церковные знания есть отражение живого опыта церковных подвижников и церковных людей, их осмысления своей жизни сознанием реалий, которые они пережили, и затем разумно вывели их в слово и содержание.

И когда эта работа произведена людьми Церкви, причем именно теми, которые имеют предварительный опыт, то из предания рождается писание, пережитое сначала в опыте жизни, а затем уже выписанное в слово и сформированное в содержание.

Когда же мы встречаемся с содержанием, но отсекаем самого человека, пережившего этот опыт, то в результате возникает чисто познавательный интерес к знаниям, безотносительно к реалиям, которые отображаются в этих знаниях. И тот европейский характер образования, который начал внедряться с конца XVII и, особенно, в XVIII веке, и получил самое активное развитие в ХХ, — это как раз сугубое развитие познавательного отношения, обращенного именно к знаниям, а вовсе не к самой жизни, которая отображается этими знаниями.