Детский сбор-97 в осенние школьные каникулы

Д. Рыжов

Детство — время особое. Это время сильных и глубоких впечатлений, которые потом хранят человека многие годы его юношеской, а затем зрелой жизни. И даже в старости детские воспоминания питают сердце особым теплом, ясностью отношений, правдой и реальностью жизни тех событий, которые пережила душа ребёнка. Неудивительно поэтому, что мудрые воспитатели так много сил и времени уделяют детям, чтобы каждый день час жизни ребёнка исполнился жизнью простой и чистой, нравственной и духовной.

Настоящая брошюра раскрывает опыт нашего училища православной катехизации и церковной педагогики преп. Сергия Радонежского в устроении школьных осенних каникул. 24 ребёнка от 7 до 11 лет собрались на четырехдневный сбор. Позвали в десять раз больше детей по разным школам и дворам г. Волгограда. Но пришло вот сколько.

Четыре дня увлекательной, полной впечатлений жизни, так что теряешь чувство времени и кажется, будто ты прожил целую вечность — так много глубокого произошло за это время. Чем же жил сбор?

Главная тема, над которой работал сбор — это образ сына и дочери в современной семье. Не тот, который есть, но тот, который возможен, нужен. Мы смеем утверждать, что образ этот сильно оскудел или даже совсем потерян в наше время, что ребёнок воспитывается сегодня так, как не должно — возможности его души, заложенные в нём Богом, не получают нужного развития. В то же время опыт жизни показывает — в ком нет полноты сыновства, в том неоткуда взяться полноте супружества и далее материнства и отцовства. Или иначе — кто не был сыном или дочерью, тот не может стать сколь-нибудь полным мужем или женой, и затем отцом или матерью.

«Слушай, сын мой, наставление отца твоего, и не отвергай завета матери твоей» (Прит. 1, 8).

«Венец стариков — сыновья сыновей, и слава детей — родители их « (Прит. 17, 6).

«Сын мой! Отдай сердце твое мне, и глаза твои да наблюдают пути мои» (Прит. 23, 26).

Образ патриархов Ветхого Завета, притчи царя Соломона, наставления святых отцов и людей Церкви Православной своим сыновьям и дочерям, описание быта и нравов христиан представляют нам столь невиданный сегодня образ сына и дочери, глубиною своею столь величественный, в благочестии столь прекрасный и простой, что невольно замираешь перед ним в благоговейном трепете, едва сознавая, что вся эта красота, глубина и долгота возможны в каждом ребёнке, что каждая детская душа несёт в себе от Бога вложенную способность быть таковой, что сам ты, взрослый, имеешь от Бога и от родителей твоих многое, в чём ещё не поздно тебе обрестись, состояться. Тогда невольно по-новому открываются уже много раз слышанные и, казалось бы, давно уже ясные слова Господа: «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие» (Мар.10,14).

Знаем ли мы вполне, что значит «быть как дети»? А какими дети должны быть? Дети вообще или дети конкретных родителей, в конкретной семье? Мы увидим, что в светской психологии и педагогике, а вслед за ними в сознании всего современного общества слово «дети» принадлежит тем свойствам и особенностям детей, которые есть вообще у всякого ребёнка — его живость, любознательность, подвижность. За этим образом ребёнка следует вся стратегия воспитания, направленная больше на способности детей и телесное их развитие. Но в этой стратегии совсем не остаётся места образу сына и дочери, имеющих конкретных родителей и вступающих с ними в реальные конкретные отношения. Отношения, которые могут иметь неслыханную для нас нравственную глубину. Какие же это отношения? Увы, больше, чем общие чаяния и примитивно-бытовые представления о них, большинство из нас ничего не могут сказать. Более того, вряд ли мы своим умом и своим опытом вполне можем сказать, что вложил Господь в слово «дети». В этой брошюре методического характера мы не можем раскрыть это в той глубине, в какой он дан в Священном Писании и трудах Церкви. Отсылаем читателей к курсу семейной церковной педагогики. Здесь лишь отметим — встреча с действительным образом сына и дочери, заповеданным нам от Бога, для современного человека ещё должна состояться. Для всех нас — и для детей, и для воспитателей (студентов училища), и для родителей — началом этой встречи был осенний сбор «Страны Детства».

Чем жил сбор? Первое направление — образ сына и дочери. Мы начали с ярких, сильных образов, рассказов об отношениях детей к своим родителям в чрезвычайных событиях их жизни. Нравственное напряжение, драматизм, лаконичность ситуации и выразительность слова — вот те требования, по которым подбирались рассказы. Каждый день все четыре дня на сборе звучал 7-10-минутный художественный рассказ. Это был содержательный центр дня. От этих рассказов начиналась нравственная жизнь сбора, к ним обращалась и собиралась душа всякий раз, когда нужно было решать ту или иную ситуацию, возникавшую в жизни.

В первый день это был рассказ о девочке, которая ради спасения отца от казни упросила императора отсечь ей руки, и в последний момент император, тронутый её преданною любовью к отцу, отменяет казнь.

Во второй день звучал отрывок из романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы», в котором мальчик Илья нападает на Алексея Карамазова с камнями, прокусывает ему руку, но потом выясняется, что все его действия вызваны глубоким участием в отце, поруганном и униженном старшим Карамазовым.

В третий день мы слушали рассказ о Неточке Незвановой и её нежной любви к отцу из одноимённого романа Ф. М. Достоевского. В четвёртый день читались детские впечатления любви и благодарности отцу и матери архиепископа Иоанна Сан-Францисского (Шаховского).

О почитании родителей

Вторым действием данного направления жизни сбора было домашнее задание детям: попросите родителей рассказать об их детстве, что более всего запомнилось им доброго в их отношениях с родителями, какими они были детьми у своих родителей?

Два дня детям напоминали об этом задании. Воспитатели спрашивали их, беседовали ли они с родителями, как долго, если 2–3 минуты — такое выполнение задания не принималось, если мама и папа 10 — 30 минут рассказывали о себе — это принималось. Затем на третий день сбора по этому заданию была беседа с детьми в группе. Воспитатели и их помощники тоже рассказывали из своего детства. Во многих группах детям трудно было начать, к тому же часть детей с заданием не справилась. То ли потому, что родители отмахнулись, то ли потому, что сами дети забыли или постеснялись спросить. Тогда воспитатель сам начинал рассказ, дети подхватывали, откликались. Их настроение постепенно менялось. Исчезали рассеянность, безпечная весёлость или взаимные толчки, щипки, обиды друг на друга. Дети затихали, начинали слушать. Иная, новая глубина души оживала в них, наполняла, освящала постепенно всё их существо. Они или говорили из этой глубины, или слушали и жили этою глубиною. Удивительно, насколько велика в детях и всегда близка к проявлению потребность внимать воспоминаниям взрослых о своём детстве. Только важно не упустить возраст, в котором эта потребность ещё жива, важно напитать её до навыка, вкуса всегда обращаться к старшим, внимать их слову, их опыту жизни, их умудрённому взгляду на самих себя или их уважительному отношению, их почитанию своих родителей, бабушек и дедушек.

Параллельно с беседой о родителях на сборе в третий день проходило собрание родителей, где речь шла как раз о почитании старших. Мы обратили внимание на тот факт, что в сегодняшней семье почти потерялся простой, но глубокий по своим плодам обычай взрослым рассказывать своим детям о себе, о своих родителях, дедах и прадедах. Отчасти многое в семье вытеснил телевизор, отчасти семья потеряла сегодня чувство своего рода, отчасти в обществе в целом обесценилось прежнее поколение, как бы несущее в себе регресс, пережитки, отчасти в силу этого в особую самоценность обратилось новое, нарождающееся поколение, не имеющее само в себе ни культуры, ни нравственных, ни духовных ценностей, но сознающие себя как носителя прогресса — все эти «отчасти» в целом отображающие дух времени, дух безбожия, привели к потере важной традиции семейного воспитания — воспитания почитания старших.

В то же время там, где в семье сохранился обычай родителей делиться воспоминаниями о своём детстве и особенно о тех случаях, когда в ребёнке рождалась благодарность отцу или матери, или когда поступки, слова родителей становились глубоким уроком на всю жизнь. В таких семьях в детях формировалось почитание и бабушек, дедушек, о которых они так много наслышаны от своих родителей, и самих родителей. В чём выражается почитание? В любви и благодарности тем, кого почитаешь. А в чём могут быть выражены любовь и благодарность? В участии в человеке, в чуткости к его нуждам, заботе о нём — это первое. И второе — в непременных и частых рассказах о нём, о его жизни, его свойствах, делах, поступках, за которые его невозможно не почитать. При этом нужно только различать, где мы побуждаем уважение к человеку, а где почитание. Рассказ о нравственной и духовной мудрости, проявляющейся в поступках, делах и словах, рождает почитание, рассказ о внешних доблестях, успехах в работе, служении рождает уважение. В православной семье, где хранится память о членах рода до второго-четвёртого колена, где детям часто рассказывается о поучительных и одухотворяющих события из жизни дедов и прадедов, рассказывается о житиях святых, через это род в детском сознании вливается в единство всей Церкви, становится неразрывным с нею, её частью и вместе с нею восходит к Самому Господу, к Его нраву, Его заповедям, к Его любви и страданиям за весь род человеческий. Почитание же, проявляющееся не в чтении книги, где почитание являет автор книги, а не родитель, но именно в живом рассказе взрослых детям, простирается в такой семье к патриархам Ветхого Завета, и перед детским взором встают величественные в своей нравственной красоте люди древних времён. Это-то благоговение родителей перед предками передаётся детям и запечатлевается ими в глубоком навыке почитания всякого старшего по возрасту. И чем старше, тем величественнее его образ, тем больше почитание, т. е. благоговение, соединённое со страхом и исполненное любовью. Если к этому обычаю мы прибавим детскую потребность внимать родителям, когда они рассказывают о своём детстве и своих отношениях с бабушками и дедушками, т. е. о том, что по возрасту близко детям и потому берётся ими для исполнения в жизни, если к этому мы прибавим ещё и третье — родительскую любовь к детям, с которой они с большим попечением откликаются на их потребность иметь живое, образное общение с ними, тогда мы получим одно из важных условий воспитания в детях чувства почитания старших.

На нашем сборе было положено начало двум действиям — обращению детей к детству родителей и беседе с родителями о восстановлении в семье обычая почитания предков через живой и частый рассказ о них. Одно из важных условий восстановления этого обычая — значительное сокращение в семье времени на телевизионные зрелища.

Рисунок

После беседы о родителях дети в один день рисовали детство родителей и в другой день — портрет своих родителей. Необходимым условием, которое соблюдалось при этом воспитателями (студентами училища), была полная свобода детей в рисунке. Воспитатель не вмешивается ни в выбор красок, ни в выбор сюжета. На вопросы, которые начинаются со слов: «А можно, я нарисую…» — он отвечает: «Если это относится к детству твоих родителей или к портрету твоих родителей, можно». Если ребёнок сокрушается: «Я не знаю, что можно нарисовать», — воспитатель помогает ему: «А ты вспомни, что мы рассказывали сейчас в семейке (в группе), вспомни своих родителей, чем они живут, что рассказывали когда-нибудь о себе, и рисуй».

На сборе, да и вообще в нашей работе с детьми свободное рисование занимает большое место. В этом возрасте (7 — 11 лет) рисунок имеет важное значение в жизни ребёнка. Это одна из возможностей самовыражения. В рисунке находят своё проявление сразу несколько ведущих сил души — творческая, разумная, нравственная и созерцательная. В условиях свободного рисования происходит высвобождение душевных сил. В рисунке преимуществует та сила души, которая или более всего побуждена предыдущими действиями (разговор с родителями дома, беседа в группе, яркий образ художественного рассказа — всё это может побудить, например нравственную силу души), или ею более всего ребёнок одарен.

Одновременно с самовыражением ребёнок в ходе рисования внутренне собирается. Чем более глубокие силы души побуждаются в ребёнке или чем глубже проявление той или иной силы души, тем сильнее происходит это внутрьсобирание.

В дальнейшем, когда ребёнок навыкнет жить в рисунке свободно рождающейся силой души, можно давать ему, его сознанию каноны, правила и технику рисования. Давать не опережающим и подавляющим образом, а поддерживающим и направляющим. Каноны, правила, техника есть то, чем душа свободно и добровольно пользуется, но не подавляется ими. Правила же от слова править, выправить, они не есть мертвящие законы, но средство, используемое в жизни для собственного правильного движения. Они входят в уже совершающуюся жизнь, но никак не порождают её. Рождает жизнь душа, а правила направляют эту жизнь, задают ей порядок, каноны же оберегают её от неправды, искажений.

Иногда спрашивают, возможно ли при таком воспитании вырастить иконописца, подразумевая при этом строгость церковных канонов написания икон? Возможно, задавая так вопрос, нередко полагают, будто бы канон ведёт или рождает иконописца в написании иконы.

Это всё равно, что полагать, будто бы хомут, надетый на лошадь, везёт тележку. Действительно, без хомута тележку не повезёшь, но везёт тележку все же лошадь. Одна лошадь знает отчий дом, другая нет. Одна умная, другая глупая. Значит, дело всё-таки в лошади.

Так и с иконописцем. Дело не в каноне, а в душе. Какие силы побуждены в душе иконописца, то и будет проявляться в его труде. В иконах выражаются духовно-созерцательные силы души. Значит, чтобы воспитать иконописца, нужно побудить в нём жизнь духа и созерцательную и нравственную силы души. Это и есть дело аскетики и рисования одновременно. Когда укрепится навык в рисовании исходить из живого действия души и духа, тогда возможно сознанию преподавать каноны. Более того, тогда возможно каноны и технику сделать средствами аскетики, т. е. любви к Богу и к человеку.

Нелепо поступают сегодня те учителя иконописи, которые прежде надевают на учеников своих хомуты канонов, а затем пытаются вызвать в них мирное и степенное движение иконной пластики. Если лошадь не обкатана, она в любом, даже самом дорогом хомуте будет прыгать и скакать, не поддаваясь никакому управлению.

Мы проводили наш сбор в здании детской Академии искусств. Рисунки детей увидели мастера Академии и попросили сделать из них выставку для учащихся Академии. Их поразила живость и жизненность рисунков, чего они с большим трудом и далеко не у всех добиваются у своих учеников.

Встречи с родителями

В четвёртый день сбора состоялась встреча с родителями. Были выходные дни. Поэтому в третий день родители (10 из 24) пришли на собрание, а в четвёртый день больше половины пришли на многоголосье и чаепитие.

Родительское собрание

На собрании в первой его части был рассказ о сборе — об образе сына и дочери, о почитании старших, об игре, способность к которой сегодня потеряли почти все дети, был также рассказ о нашем епархиальном училище православной катихизации и церковной педагогики преп. Сергия Радонежского, о двух циклах учебных предметов — богословско-церковном (21 предмет за 4 года обучения) и церковно-педагогическом (15 предметов) среди них христианская антропология, общая церковная педагогика, практическая церковная педагогика, семейная церковная педагогика, школьная церковная педагогика, возрастная церковная педагогика, учение о семье как малой Церкви, методика церковного воспитания и др.), было сообщение о трех видах событий, которые в течение года училище устраивает для детей — школьные общегородские праздники на 50 — 300 детей продолжительностью 1,5 — 3 часа, три каникулярных 4-5-дневных сбора (осенний, зимний, весенний) и три смены детского летнего поселения длительностью 21 день каждая.

Во второй части собрания были вопросы и ответы. Бабушка поделилась своим горем: внук нарисовал монстра Ниндзю (черепашку), которым он увлечен, она боится, что жизнь свою он будет делать с него. Как быть? Мальчику 12 лет. Началось непослушание дома, резкости, грубость. Отвечая на её вопрос, говорим о двух периодах развития детей — до 12 лет и после. В жизни мальчика началось сложное время. Свойство ответственности, присущее душе всякого человека, с этого времени с силой начинает проявлять себя и выражается в самостоятельных поступках. Ребёнок начинает учиться лично участвовать во всём. Период важный и необходимый, но во многих своих проявлениях зависит от предыдущего периода жизни — что запечатлела детская душа до 12 лет, в каких силах она побуждена, что составляет ценности в жизни ребёнка. «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6, 21). Потребность ответственности в том, за что берётся ребёнок, невольно ставит его по внутреннему его настроению вровень со взрослыми: он в своём внутреннем отношении с ними и в восприятии их становится как бы равным им. Поэтому и начинает вести себя как равный с равными. Там, где не сформировано более глубокое чувство почитания родителей (а оно у современных детей часто не сформировано), там несомненно падение родительской власти или силы. Второе: на фоне непочитания старших резко возрастает значение сверстников, а порой детская среда становится для детей, подростков главенствующей в определении ценностей их жизни. И, наконец, третье: не имеющий почитания ребёнок явно обращён к ценностям внешнего порядка (сила, власть, вещи, деньги, развлечения) и себя воспринимает через них. Душа не пробуждена, силы души не свободны, но пребывают в плену греховных наклонностей, потребностей тела, фактически подавлены, имеют обслуживающий, подчинённый греху характер. Ребёнку нечем откликнуться навстречу нравственным и духовным ценностям.

Все три причины вместе составляют трудноразрешимую задачу. По первой нужно восстанавливать почитание родителей через обретение единства родителей в делах, по второй нужно собирать детскую среду с ориентацией на нравственные и духовные ценности — создавать детский клуб, секцию, детское движение; по третей — трудиться над ценностями ребенка.

Здесь на помощь пришёл, бывший на собрании папа, свидетель нашего разговора. Он предложил бабушке взять книжки по истории ниндзи — восточному единоборству и познакомиться с нравственным кодексом этих воинов. Он очень высокий и во многом заставит ребёнка перестраиваться. От телевизионного образа Нидзи придётся отказаться. А уж через нравственные ценности можно будет и к Православию обратиться, где нравственные качества человек обретает с помощью Божией и без Бога не может делать ничего доброго.

Был вопрос одного из родителей: в чём разница между церковной и светской педагогикой? Отвечая на этот вопрос, говорим о разнице между Церковью и обществом. Церковь есть собрание людей, которые усваиваются Христу в Его Таинствах, освящаемые благодатью, едины Святым Духом. Это люди грешные, но ищущие освящения, т. е. высвобождения из уз греха в меру своего стремления ко Христу, а значит в меру своей веры они и усваиваются Ему, освящаются и едины Духом. Чем больше веры, тем больше и единства, чем меньше её, тем меньше и единства, т. е. больше раздоров, ссор, обид, корысти, тяжбы, зла, зависти. Там, где начало единства, вера облекается надеждой на Бога, упованием на Него, утешением в Нём. Так к единству прибавляется мир. Где мир, там единство умножается и усовершается любовью. Церковные люди сначала верующие, но без надежды и совсем без любви. С годами они обретают к вере ещё и надежду, а далее усовершаются любовью. Первых много, вторых меньше, а третьих едва встретишь.

Общество — это люди тоже грешные, но либо принимающие это за норму и иного не желающие и не ищущие, либо ищущие, но нецерковными путями и средствами, т. е. вне Христа, или со Христом, но вне Православия, т. е. вне действия Святого Духа и благодати Христа. Во всех этих случаях не происходит высвобождения из пут греха, но совершается различной степени обман, подлог, или, по выражению Церкви, прелесть.

Эта разница между Церковью и обществом и есть основа разницы между церковной и светской педагогикой. Церковная педагогика вводит детей в Церковь и по возможности хранит их в ней. Она приобщает детей к освящающим действиям и средствам Церкви и влияет на них церковным обхождением с ними. Церковное обхождение это и есть высвобождение их от зла, из-под привычки греха и поддержание развития в них богодарованных сил души. Церковное обхождение и приобщение детей к Таинствам Церкви составляют основу церковной педагогику. Характер церковного обхождения воспитателей с детьми такой же, как и всё в Церкви — высвобождающий богозданную душу ребёнка, его личное начало, личность из уз греха.

В противоположность этому светская педагогика, чем более безбожный характер имеет, тем более носит характер закрепощающий, и закрепощающий в грех. В современных школьных программах это выражается в установочном характере преподавания и воспитания. Вместо встречи с миром, созданным и поддерживаемым творческими силами Бога, дети встречаются с миром конечным, ограниченным сегодняшними возможностями сознания. Взрослое сознание детей при этом формируется не обращённым к безконечной глубине божественного, величию и красоте божественной премудрости, проявляющейся в мире, но ограниченным понятием о конечности всего в мире и самого мира. Ребёнок на весь мир смотрит из установок своего многознающего сознания и совсем не умеет входить в прямые отношения с миром. Неудивительно, что в будущем он не сможет быть ни исследователем, ни художником, ни мастером, интеллектуальное поле оперирования уже известными законами математики, физики, химии и других наук — вот единственная свобода, которая ему остаётся. Свобода богодарованного образа для него закрыта. Образ слышит и чувствует душа, но для этого она должна быть высвобождена из-под груза установок. Предметное обучение в школе и особенно в институте формирует сегодня установочное сознание. Телевизионные зрелища и праздный образ жизни — гулянья, застолья, азартные игры, современная музыка и блуд — формируют установку чувств. Там, где установки, там ограниченность, любая — классовая, сословная, националистическая, религиозная, сектантская, иерархическая, профессиональная, по интересам, по ценностям и проч. Там нет христиан, нет церковности. И только в Церкви душа высвобождается из-под установок, обретает свободу, начинает любить. Любовь освобождает от греха. Церковная педагогика — это педагогика любви. Но любви не от человеков только, а любви, возрастающей в людях при действии освобождающей от греха благодати Божией.

«Драгоценный сосуд души, — пишет преп. Макарий Египетский, — пребывает в великой глубине, как сказано негде: бездну и сердце Той испытует (Сир. 42, 18). После того… как грех взял человека в своё подданство и сам, как некая бездна горечи, и тонкая и глубокая, вошедши внутрь, овладел пажитями души до глубочайших её тайников… грех обратился в привычку и предубеждение, с младенчества в каждом возрастает, воспитывается и учит его худому.

Посему, когда действие Божественной благодати приосеняет душу, по мере веры каждого, и душа приемлет помощь свыше, тогда благодать приосеняет её только отчасти. И не думай, чтобы в ком-нибудь озарялась вся душа; внутри её остаётся ещё великая пажить пороку, и человеку потребны великий труд и усилие, согласные с действующей в нём благодатью» («Беседы», 41, стр. 272). В этот-то «труд и усилие, соглашённые с благодатью», и вводит ребёнка церковный педагог и в этом-то «труде и усилии» поддерживает его своей любовью. Ничего подобного не ведает и не знает педагог светский, а равно педагог нецерковный.

Многоголосье

Это было заключительное и аккордное действие нашего осеннего сбора. К нему готовились предыдущие два дня дети, готовились воспитатели. Многоголосье, или полифония посвящалось мамам и папам. Это было выражение нашей любви к родителям, не только со стороны детей, но и со стороны взрослых, ведь и у воспитателей есть родители. Отсюда форма и устроение этого действия. Оно не могло быть концертом для родителей, где дети выступали бы перед ними с концертными номерами — стихами, песнями, а родители хлопали бы им в ладоши. Несуразно будет, если ребёнок станет выражать маме свою любовь или просить у неё прощения, а мама, придя в восторг, начнёт хлопать в ладоши и говорить, как хорошо ты исполнил слова любви ко мне или как грустно ты просила прощения. Поэтому многоголосье и концерт несовместимы. В многоголосье совершается прямое общение каждого с каждым, это не выступление с концертом, а непосредственное обращение друг ко другу, встреча. При этом то, с чем мы будем обращаться, заранее приготовлено, имеет художественную форму, по возможности совершенную. В то же время оно может возникать в ходе самого общения, в ходе многоголосья как отклик души, как её желание выразить своё отношение, свои чувства, это может быть живое слово, импровизация. Из приготовленного заранее это могут быть стихи на тему многоголосья, притчи, песни, афоризмы, мудрые мысли, отрывки прозы из художественных произведений на 5–7 минут, размышления, это могут быть слайды, живописные картины, развешенные по стенам, отрывки (не более 5 минут) из видеофильма, фонограмма записи симфонии, концерта на каком-нибудь инструменте (не более 5 минут), это может быть живая игра на фортепьяно, скрипке, флейте, гитаре. Приготовленное может быть в сольном звучании, а может быть от группы. Песня может подхватываться всеми. Так как это не концерт, то никаких объявлений быть не может, никто не называет авторов, названий стихотворений, своего имени, нет ведущего, никто никуда не выходит, ибо нет сцены. Вместо неё все участники многоголосья садятся в многорядный круг или, если дело происходит летом на поляне, располагаются кто как хочет в пределах досягаемости голоса.

В многоголосье два простых правила. Первое — никто не знает, кто с чем пребывает. По этому правилу не может быть каких-либо репетиций многоголосья. Это живое общение, и как всякое общение, оно происходит единожды. Другое дело, что каждое отдельное слово может и должно быть отрепетировано заранее, особенно групповые слова или песни. Но об этой репетиции знают только участники данного слова, песни или иного действия многоголосья (полифонии). Второе правило — никто не знает, кто за кем выступает в общении. То есть после того, как наступит тишина среди собравшихся и ведущий сбора напомнит ещё раз тему многоголосья, скажет два правила и сядет, кто то, неизвестно кто, начнет говорить, петь или играть. Задача каждого участника такая же, как и в разговорном общении — слушать внимательно собеседника и подержать то, о чём он говорит, поёт или играет. Поэтому продолжает действие многоголосья-общения тот, кто чувствует, что приготовленное им или живо откликнувшееся в его душе как раз продолжает начатую тему. Обычно после сказанного наступает небольшая пауза, и вступает другой. Чем более глубокое впечатление произвело предыдущее выступление, тем более продолжительным бывает у всех переживание услышанного или увиденного, и тем дольше тянется наполненная внутренней жизнью пауза. Однажды в одном из многоголосий, устроенных среди взрослых, пауза длилась 20 минут. За это время медленно ушло и погасло за горизонтом солнце. Так совпало нравственное переживание в многоголосье с состоянием природы. И никто не смог, не посмел нарушить эти торжественные минуты закатной тишины.

В отличие от разговорного общения, в многоголосье каждое вступление имеет художественную и высокохудожественную форму и содержание. Этим многоголосье приобретает особую ценность. В то же время оно позволяет каждому принимать в нём участие независимо от возраста и личных дарований. Этим оно становится сильным средством воспитания чувства красоты, благообразия — облагораживает чувства и характер общения, сильно влияет и на повседневное общение.

В нашем многоголосье на сборе дети и родители участвовали впервые, студенты — третий раз. Дети старательно приготовились. Были хоровые песни, много было стихов о маме. И как великое утешение для присутствовавших пап, прозвучали редкие стихи и две песни о папе. Они были приняты с большим оживлением. Может быть, ещё и потому, что песни пели мальчики. Немного коряво, грубовато, не очень слажено, но с большим старанием и искренне. Затем звучала песня о матери от девушек-воспитателей:

Если мать ещё живая,
Значит, где-то на земле
Есть кому переживая
Помолиться о тебе.

После которой в сердце каждого запала небольшая притча о трёх мамах и трёх сыновьях, где сыном оказался только один из них. Наступила глубокая тишина. Более минуты никто не осмеливался её прерывать. Это была кульминация и многоголосия, и всего сбора. И это была победа. Потом всё вновь ожило, зашевелилось. Многоголосье длилось час. Никто не устал, не заскучал. За это время были тихие слёзы на глазах у одной, у другой мамы, было напряжение разворачивающихся в рассказе событий, была общая радость, было удивление тому, что могут и как могут делать дети, было оживление пап, была грусть мам, и были благодарность и искренность детей.

Чаепитие

Сразу после многоголосья дети, родители и воспитатели отправились и трапезную на чаепитие. Сладости принес каждый из дома. Было вдоволь разной выпечки, вдоволь чая. Помолились, благословили пищу и приступили к еде… Через некоторое время ведущие сбора — старшие воспитатели — объявили о детских рисунках. Детство мамы, портрет папы. Ведущие поднимали перед всеми рисунок и спрашивали, узнает ли кто-либо себя. «Я, я, узнала, это наш дом!» — оживилась мама. «А как вы узнали?» — спрашивала ведущая. «По синей крыше и общему виду. Я и сейчас в этом доме живу.« — «А вот море, — показывал следующий рисунок ведущий сбора, — видимо, Чёрное, за ним горы, солнце. А вот на горизонте выглядывает из воды пол-лица — глаза и нос. Это папа купается. Кто из пап узнаёт себя?»

Рисунков оказалось много. Некоторые дети успели нарисовать за дни сбора 3–4 рисунка. Сколько радости от взаимной встречи, удивления было за столом, пока демонстрировались рисунки. На секунды все замолкали, родители чтобы узнать, а дети в ожидании — узнают или нет, и затем всё приходило в оживление, звучал смех, счастливый комментарий. Пара, мама и ребёнок, или семья — ребёнок и родители на несколько минут погружались в общение друг с другом, как бы уходили от нас к себе, делясь и удивляясь, спрашивая и рассказывая, а сбор в это время шёл дальше, как бы поверх них, уже были новые рисунки, отклики на них и новое оживление.

Событие это по своим результатам оказалось совсем неожиданным для всех нас. Мы вдруг увидели детей совсем не о том пекущихся, чтобы оценили их рисунки. Да и оценок никаких не было. Не было выставки. Было совсем другое, намного более важное. Дети хотели, чтобы родители узнали их рисунок и в нём себя. Это желание было глубоким, искренним. В нём звучала детская преданность родителям, любовь к ним, жажда быть в единодушии, в живом, скоропослушном общении с ними. Так многое открылось в детях и так просто происходило, что большинство родителей забыло, где они, кто они, сами стали как дети, стали как дома. Выходя с чаепития, некоторое время никак не могли собраться в холле, потому что и на лестницах, и в коридоре продолжался живой семейный разговор — ребёнок и мама, ребёнок и родители.

Это был плод сбора. Свободные в своём нравственном притяжении дети, искренние, простые, любящие, благодарные, разумные, живые. И невольно похожие на них родители, вовлечённые в эту атмосферу единодушия, радости, детского и семейного счастья.

Второе направление жизни сбора — деятельная подвижность

Всем известна особенность детей — деятельная подвижность. Ребёнок не может сидеть на месте или не может сидеть долго — он всегда что-то делает: играет, мастерит, исследует, смотрит что-то подвижное, занимается травками, муравьями и многое другое, что могут делать взрослые. В этой детской подвижности силы души находятся присно (всегда, безпрерывно, непрестанно, т. е. силы, имеющие безпрерывный источник, всегда изливающиеся и не имеющие конца; всегда был и есть Бог; от Бога имеющие свой источник).

Она из этих сил — деятельная: потребность всегда что-то делать, телесная подвижность. Но в чисто телесном выражении она проявляется только у психически нездоровых людей. Например, больной безпрерывно раскачивается, сидя на кровати, или безцельно ходит из угла в угол. У этих людей их деятельная сила души не облечена в разумную и поэтому не имеет цели, безцельна, второе — она не соединена с творческой силой души и поэтому однообразна и монотонна, в-третьих, она не исполнена нравственной силы и поэтому никому не полезна и никому не служит, в-четвёртых — не одухотворена и поэтому имеет вид удручающей безысходности. Напротив, у нормальных, тем более у нравственно здоровых и особенно у духовно здоровых детей она имеет деятельно богатое проявление. У так называемых (по современным внецерковным представлениям) нормальных детей деятельная сила души всегда облекается в разумную силу души и сочетается с творческой. Выражением такой приснодвижности является игра. У нравственно здоровых детей все три силы души — деятельная, разумная, творческая — исполнены и движутся силой нравственной и поэтому обращают деятельность ребёнка на пользу людей. Дети с самых ранних лет жизни имеют естественное желание, потребность помогать. Если родители по своему неразумию отказываются от этой помощи или не находят для неё подобающее применение, то эта глубина души мельчает и дети остаются только и преимущественно в игровой жизни. Там, где благоразумие родителей, а в дальнейшем воспитателей опирается на эту силу души — нравственную — там потребность помогать становится ведущей потребностью и формирует весь характер жизни таких детей. Выражением нравственной приснодвижности является труд.

У духовно здоровых детей силы души — деятельная, разумная, творческая, нравственная — освящаются, исполняются и движутся почитанием старших ради Бога и любовью к Богу. Проявляется это в особом характере, который свойственен таким детям: в послушании, исполненным простотой (скромностью), радостью (свободой) и безкорыстием (незлобие, необидчивость, независтливость, без претензий, без упрямства, без жадности). Духовно здоровых детей в Волгограде и области нам встречать не приходилось. Лишь в Москве в одной из священнических семей я наблюдал таких детей.

Нравственно здоровых детей в наше время тоже очень мало. Условия жизни, нравы родителей и в целом общества, всеобщее увлечение способностями детей и в силу этого отчуждение детей от забот, от труда, безнравственный лозунг советского времени: «Детям — счастливое детство» и исходящее из этого воспитание детей в праздности, себялюбии и самолюбовании, иногда принимающих свирепые формы — всё это стало причиной величайшей катастрофы детства, отрочества и юности, которую мы сегодня наблюдаем.

На сборе у нас собрались так называемые нормальные дети, т. е. не больные психически. Но как много повреждения этой «нормы» мы видим у них. Повреждённость эта обнаруживается, когда дети начинают играть. Есть дети, которые сторонятся игры. При этом родители, начитанные о житиях святых, где описывается детство святого и уклонение его от игр и забав сверстников, полагают, будто в малоподвижности их ребёнка проявляются духовные дарования. Увы, это почти во всех случаях неверно. На деле малоподвижность связана с той или иной формой стеснённости ребёнка различными комплексами, установками сознания и чувственными установками, полученными в силу ненормальных отношений с родителями: например, чрезмерным материнским попечением, болезненности в раннем детстве, трудными или преждевременными родами, осложнениями в беременности и, наконец, условиями зачатия.

Другие дети играют, но ведут себя в игре безтолково и в большинстве своём безцветно. Не развиты разумная и творческая силы души. Помимо различных причин из числа перечисленных выше, в этих детях проявляется сильное действие телевизора. Современные программы очень подвижны, смена действий и впечатлений происходит с такой стремительностью, что собственной активности ребёнка хватает лишь на то, чтобы уследить за несущимися событиями. Самостоятельная творческая и разумная жизнь души ограничивается усвоением и слежением за телеэкраном. Остальные возможности творчества, разумения (размышления) просто подавляются. Кроме того, сила эмоциональных впечатлений бывает такой, что многие события и фразы воспринимаются душой как чувственные установки и установки сознания. Ребёнок зомбируется. В результате эти дети не могут самостоятельно играть. Им нужен постоянный внешний побудитель. Без воспитателя или без других, более подвижных детей такие дети не могут поддерживать игру. Она у них теряется, как бы уходит в песок, и они не знают, что дальше делать, куда игру повернуть, или начинают бестолково тыкаться друг в друга и безсмысленно бегать по площадке. Наряду с такой малоспособностью к игре эти дети время от времени могут спонтанно выдавать какие-нибудь телевизионные впечатления — вопль, позу, движения, которые никакого отношения к игре не имеют, но которыми заполняется у таких детей их игровой вакуум.

Третьи дети имеют подвижный ум, смекалку, у них развита мыслительная сторона души, разумная сила, поэтому они активно и хорошо играют. Но… играют там, где игра движется преимущественно правилами. Игры, в которых наряду с правилами есть образ игры, для них мало распознаваемы. Поэтому всего богатства такой игры они схватить не могут и не живут игрой, как это было бы возможно. Народные игры имеют в себе прежде всего образ, и к нему правила. Большинство игр, придуманных в наше время для пионерских лагерей, задаются правилами, а образа в себе не имеют. К таковым относятся почти все спортивные игры. Народная же игра исходит от образа и всегда оставляет свободу проявления разных сил — творческой, нравственной, созерцательной (чувство красоты). Спортивная игра, если только сам человек в силу своих душевных дарований не внесёт в неё чувство красоты, заботы, добра, творчества, сама по себе таких проявлений от человека не требует. Она движима прежде всего правилами, в детях же движима разумной силой души, её внешней стороной — рассудком. Таких детей сейчас большинство. Народную игру с её внутренним богатством они не чувствуют. Нечем чувствовать. Силы души, необходимые для этого, не развиты. В этом сильно сказывается в одних детях их чрезмерное увлечение компьютерными играми, где названные три силы души не побуждаются никак, а нравственная в принципе не может быть побуждаема; в других детях — их занятостью спортом либо играми, которые основаны на голых правилах или чувственных ритмах (например, классики, прыганье через скакалку); и у всех них такой характер развития душевных сил связан с преобладанием рационального обучения в школе и рационального образа жизни в семье; и, наконец, совсем исключает нравственную силу души и сильно затормаживает творческую увлечение телевизором.

По всем названным причинам среди детей на нашем сборе мы не встретили ни одного, кто имел бы достаточно видимое чувство народной игры. Над этим в наше время нужно много работать. Ведь и среди воспитателей не найдёшь того, кто бы всё это чувствовал и этим жил.

Запреты на игру, с которыми часто приходится встречаться в православной среде, в основном исходят от неофитов, т. е. недавно (3 — 10 лет) воцерковляющихся и потому живущих больше от внешнего знания, начитанности в малопонятной им аскетической литературе и не чувствующих внутренней, в добре, в милости совершающейся жизни Церкви. Движимые страхом (не нагрешить бы), разными боязнями (не сделать бы чего-нибудь неспасительного) и отсюда обострённо подозрительные, до жестокости ревностные и категоричные в суждениях, такие люди испытывают большие трудности в общении с детьми, либо дети сильно страдают от них, особенно если взрослый человек очень деятелен, напорист, эмоционально ярок и силён. Дети в таком случае становятся невольно закомплексованными, стеснённо-боязливыми, либо даже деятельными, но нравственно несвободными и нечуткими. О духовной жизни может ли быть здесь речь? Подневольное хождение на богослужения или (что-то же самое) хождение под давлением усвоенных ребёнком установок сознания может ли быть спасительно?

Впрочем, чтобы и нам не становиться ригористами, вспомним слова преп. Макария Египетского, когда он отвечал на следующий вопрос: «Если некоторые продают имение, исполняют заповеди, но не стараются в мире сем приять Духа Святого, то ужели, живя таким образом, не войдут они в Небесное Царство?» Он говорил: «Это предмет тонкий для рассуждения, — и далее: — много степеней, различий и мер в одном и том же царстве. Посему само Божество внемлет людям и во всём домостроительствует премудро… и каждого награждает по мере веры. А которые утверждают, что степеней нет, те говорят худо». И в другом месте сказал: «Человеку ничто внешнее мне может вредить, вредит же только живый и действенный, в сердце обитающий дух тьмы» («Беседы», 40 и 42).