Уразумение, разумение и сообразование

Нет больше ценности для человека в нем самом, чем ревность духовная. Тем более при внешне деятельной натуре. Но именно этот дар Божий легче всего потерять, осуетить, даже делами, вполне служительными Богу. От чего же зависит — будешь терять или нет? От твоего внутреннего устроения. От умения или неумения сердцем или разумом жить Богу. От того, насколько развито твое нравственное и особенно духовное сердце. От того, насколько разумные силы твоих души и духа пришли в живость. Есть три устроения, благодаря которым возможно удерживать себя в следовании благодатному дару.

1. Способность к уразумению учений

Во всяком деле вникать в Его, Богу угодное, содержание. Не только в то, какой материал, какие средства, условия и какие люди нужны для дела, не только в то, как дело само качественно, профессионально устроить, но более того — вникать, как сделать его угодным Богу.

Из чего, с кем и как дело устроить — если в этом матушка будет следовать природе материала и дела, а равно дарованиям его устроителей, значит, оно будет делаться в благую волю Божию. Здесь нужен профессионализм, т. е. точное и хорошее знание дела, здесь нужны благословение и молитва, чтобы дело было ограждено от искушений и ладно исполнялось. На Руси говорили — класяно (класно) исполнялось.

Чтобы дело совершалось в благоугодную волю Божию, нужно, чтобы делалось оно от всей души, по совести и по вере. От всей души, значит, от сил души, в свободе их от греховных покровов. Если это сейчас невозможно, потому как мы люди грешные, значит, нужно уразуметь, как поставить работу с людьми ради их высвобождения из греховных покровов. Какой характер нужно иметь самой матушке, в каком характере отношений должна быть она сама с людьми, и люди между собою, чтобы идти к этой свободе? Какое значение для этого будет иметь церковная жизнь, ее уклад, богослужения и церковные праздники, их содержание и действия с человеком, таинства, молитвы, пост? Во всем этом нужно разобраться, мало того — устроить вместе с батюшкой, да еще устроить в постепенность, шаг за шагом, зная, над чем трудимся в этом году, над чем — в следующем. Невольно за всем этим обратишься к книгам отцов и святых отцов Церкви. Невольно будешь искать благословения и живой помощи у Бога, Матери Божией и у святых. И это в любом деле: что в клиросном пении и чтении, что в шитье облачений или в устроении воскресной школы, или в бухгалтерии, или в ремонте.

Что значит — делать по совести? Оказывается, и в этом нужно разобраться. Совесть-то она разная бывает. Прежде всего, говорит нравственное богословие, нужно уразуметь, что вся природа человека извращена грехом. В уме появились медленность и тупость в познании Божественной истины. В воле явилось самолюбие, порождающее все порочные склонности и страсти. В сердце, в чувстве — склонность к благам чувственным, плотским, утомляемость от всего духовного. В совести — нечувствие и неразличение воли Божией и случаев преступлений ее.

Сама совесть при этом имеет у людей разное состояние. У одних она погрешительная — человек поступает и по совести, но не согласно с подлинным законом добра. У других усыпленная — они чувствуют, что поступают противозаконно, знают даже об этом, но не имеют угрызений совести. У третьих она сожженная — люди совершают великие преступления, в том числе и смертные грехи. У четвертых мнительная — человек склонен к унынию после грехопадений или проступков, не доверяет покаянию и примирению с Богом.

Уразумев все это, нужно начать труд над развитием совести. Для этого придется увидеть ее отношения с разумом, волей и силами души. Окажется, что без разума, без разумения учений Церкви совесть слепа. Равно и неразвитый разум не может разъяснить себе требований совести. Томит совесть, а почему и куда — не ясно.

Воля постоянно враждует с совестью и тормозит ее развитие. Она не любит рассматривать себя в зеркале совести.

Силы души должны бы быть в единогласии с совестью, но грех расстроил их и пропитал своими покровами. Поэтому совесть, зависимая от греховных покровов, может погрешать и заблуждаться, может быть глуха, а может спать.

И, наконец, что значит делать все по вере? Нужно, как минимум, распознавать этап веры, ее степень, различать ее состояние, чтобы не заблуждаться относительно себя, сотрудников и подопечных. Человеку сегодня очень трудно разобраться в себе, тем более в вере, которую помрачают столько покровов и внутренних соблазнов и искушений как со стороны мнительных и порой обильных знаний о христианстве, так со стороны греховных покровов сердца и со стороны уз духа. О первых подробно и хорошо пишет митрополит Вениамин (Федченков) в своей книге «О вере, неверии и сомнении». О вторых и третьих отошлю вас к своим книгам: «Родительство, семья, община» и «Пути и ошибки новоначальных». Там найдете много подробностей.

Все, сказанное здесь, относится к уразумению учений Церкви То есть к постижению тайн Божиих. Когда слова учений напояются силою и делаются Божественной реальностью. Так например, если учение Церкви говорит об устроении человека, тогда, трудясь над словом учения, человек начинает в себе распознавать то, о чем ему говорит учение. Или больше того, душа, встречаясь с знаниями Церкви, узнает себя в них и навстречу им оживает, высвобождается. Так что слово сообщается душе и душа совершается в слово.

Если учение Церкви говорит о Господе, о Святой Троице, о вышеестественных явлениях благодати, тогда разумная сила души приемлет их в начальное ведение, не в знание только, принадлежащее рассудку, но в, разумом осязаемую, явь. «Кто премудр и сохранит сия: и уразумеют милости Господни».(Пс.106:43) «В заповедех Твоих поглумлюся и уразумею пути Твоя. Открый очи мои и уразумею чудеса от закона Твоего. Пути моя возвестих, и услышал мя еси: научи мя оправданием Твоим. Путь оправданий Твоих вразуми ми. Благости и наказанию и разуму научи мя. Вразуми мя и научуся заповедем Твоим. Видех не разумевающия и истаях: яко словес Твоих не сохраниша».(Пс118:15,18,26,66,73,158) Такое восприятие слов Божиих святые отцы называют смиренномудрием. Оно предваряет смирение и ведет к нему. Смиренномудрием совершается уразумение.

Вот какое толкование дают святые отцы на другие слова псалма, которые приведем ниже. «Давид боялся более заповедей Божиих, нежели князей века сего — духов злобы и подвластных им злых людей. Поэтому, хотя Саул с приближенными и гонялся за ними по пустыне, но Давиду все это было не страшно, потому что сердце его боялось словес Божиих. «Князи погнаша мя туне, и от словес Твоих убояся сердце мое». (Пс.118:161) Услышать в этих словах псалма приведенное пред ними толкование и позволяет смиренномудрие. И далее: «Возрадуюся аз от словес Твоих, яко обретаяй корысть многу». (Пс.118:162)

«Вернейшее соблюдение слова, — говорят свт. Иоанн Златоуст и свт. Афанасий Великий, — бывает то, которое производится с радостью. Поэтому святой муж не из страха только оказывал повиновение Божественным словесам, но с великою радостью, какая бывает о приобретенном богатстве. Вот урок нам, чтобы выше всякой радости мы ставили веселие и радость о заповедях Божиих».26

Такое восприятие учений Церкви перестает быть схоластикой. И без него невозможно истинное воцерковление. Это первое устроение, над которым нужно трудиться.

В самом начальном приближении, в доцерковном нашем опыте уразумение — это возвращение к прочитанному после пережитого опыта. Каждый из нас знает, как вторичное чтение одной и той же книги спустя длительное время (два-пять лет) открывает ее совсем по-новому. Текст и содержание те же самые, а впечатление совсем иное. Порой открываются такие мудрости, о которых мы не подозревали при первом прочтении. Текст ли за это время изменился? С книгой ли это сделалось? Нет. И текст, и книга те же. Мы изменились. Тем большие перемены восприятия содержания бывают, когда прочитанное и отпечатлевшееся в душе долго хранится в ней, и однажды случится событие, в котором прочитанное произойдет с нами. Если после этого вернуться к книге и прочесть это именно место еще раз, оно заиграет порой иными оттенками, и даже смысл может перемениться. До опытного переживания так прочесть данный текст мы не могли. Это возвращение к содержанию после пережитого опыта и новое его восприятие и есть его начальное уразумение. До этого уразумения не было, было понимание. И оно было рассудочным, а у кого-то и вообще рациональным.

Таким образом, уразумение — это содержание, наполненное опытом. Уразумение учений Церкви или разумение Евангелия — это восприятие слов содержания личным опытом, в котором пережито содействие благодати. Уразуметь слово — это значит сердцем, разумом прикоснуться к тайнам Божиим, пережить присутствие Божие. Опытно. Услышать невидимое, прикоснуться к несказуемому. Например: «уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, дабы вам исполниться всею полнотою Божиею». (Еф.3:19) «ибо предъидешь пред лицем Господа приготовить пути Ему, дать уразуметь народу Его спасение в прощении грехов их». (Лк.1:76–77); или «дай мне уразуметь путь повелений Твоих». (Пс.118:27), или «но они не уразумели этого сердцем». (Ис.42:25) Если человек прочитал, затем в событиях жизни опытно пережил и заново вернулся к прочитанному содержанию, значит он совершил уразумение первой степени. Если далее по жизни Господь дает пережить заново прочитанное во второй раз, тогда в третье возвращение к тексту будет уразумением его второй степени. И так всю жизнь. Сколько ни перечитывай Евангелие и святых отцов, уразумению их не будет конца. И всякий раз мы будем открывать, что предыдущее уразумение было неполным. Вот что говорится в толковании к Псалтири:27 «Нам нужно Божественное разумение, чтобы преуспевать в добродетели: упражняться в милосердии к людям без тщеславия, не домогаться человеческих похвал, жить в целомудрии. Нужно молить Господа, чтобы Он вразумил пройти путь этот истинно и сердечно; ибо сила не во внешнем ходе дела, а во внутренних расположениях сердца».

Восприятие текста может совершать рассудок. Тогда это будет понимание. Или воспринимает текст разумная сила души. В таком случае это будет уже уразумение, т. е. содержание будет принадлежать внутренней душе, началу внутреннего человека, будет вразумлять. Уразуметь — ощутить, почувствовать существо излагаемого, но не в представлении, а в чувстве сердца. В том самом чувстве или чувствии, которое слышит благоразумие, мудрость. Церковно-славянский словарь Дьяченко эту способность чувствия называет высшей способностью человека, сообщающейся с Божеством. Это уже дух человека. «Был еси и престал чувствия и мудрости приятелище» - то есть: ты был седалищем благоразумия и вместилищем мудрости. Или: «Не разумеюще бо Божия правды и свою правду ищуще поставити» (Рим.10:3); или: «хотяще быти законоучителем, не разумеюще ни яже глаголют, ни о них же утверждают»(1Тим.1:7); или: «Разумех, Господи, яко правда судьбы Твоя». (Пс.118:85) Если теперь содержание уразумения мы воспроизводим в рассудке, оно становится для нас пониманием.

Уразумение и понимание текста существенно различаются. В уразумении душа слышит и одновременно в себе воспроизводит излагаемый предмет как живую реальность. Предмет присутствует в ней не в отраженном представлении, а в его сущностном бытии, как сейчас и действительно существующий и благословленный к всегда существованию. «Сейчас» по церковно-славянски — это ныне, «всегда» — это присно. Слышать в существе живое существование существующего и есть свойство разумной силы, есть уразумение, ею совершаемое.

В понимании же разсудок отображает в виде представлений часть того, что известно разумению (здесь разумение, как итог, плод уразумения). И это в том случае, если рассудок приучен прислушиваться к разумению. Равно разумение, чтобы выразить в слове то, что в себе содержит, прибегает к помощи рассудка. Если же с текстом книги дело имеет только рассудок, тогда он воспринимает из текста только то, что входит в его рассуждение. Рассуждать — значит различать, распознавать, т. е. выделять из массы разных предметов, значит выделять признаки, свойства, по которым и можно отделить одно явление от другого, один предмет от другого. Рассудить — значит разобраться, расследовать судом, совершить суд по поводу какой-либо мысли. Взвесить, уяснить, выявить последовательность, взаимосвязь. Не подлежащее рассуждению не понимается и потому не берется. Иной раз книгу святого отца человек читает, перечитывает, но ум скользит по тексту, а взять ничего не может. Значит, текст не поддается рассуждению, пониманию. Либо этот текст берет механическая память, если она есть у кого (мало таких людей, в основном люди запоминают логической памятью, т. е. тоже рассудительной).

Чтобы учения Церкви брать сразу уразумением, нужно разумную силу души иметь свободной от греховных покровов самообольщения, рассеяния и плотяного покрова. А так как такого состояния у людей и ни у кого из нас нет, значит, над обретением его нужно трудиться. Т. е. извне пробиваться к разумной силе и разумению. Важными действиями при этом будут три.

Три шага к уразумению

Первый. Внимательно вчитаться в текст Евангелия, или святого отца, или сформулированного учения Церкви. Рассудительно усвоить его в меру, насколько хватит рассудительности.

Второй. Носить с собой в сознании, но не для общения и разговоров, не для суждений и пересудов, а для осуществления в жизни, одновременно испрашивая у Бога самого осуществления. Нужно помнить, что описанное у святых отцов и в учениях Церкви происходит не без благодати Божией. Более того, именно при участии Бога, происходимое с нами, и есть собственно то, что описано, и мы читаем в трудах отцов Церкви. Без Бога это будет какая-нибудь прелесть. Поэтому второе действие или второй шаг — это Богом даруемое осуществление усвоенного или опытное его переживание.

Третий. Нужно вернуться к тексту и внимательно прочесть его, вникая в его содержание уже не рассуждением, а опытным разумением, т. е., не рассудком, а разумной силой души. В последующем, когда действие разумной силы будет пережито во вкусе и усвоится в начальное делание, тогда при всяком первом чтении нового текста сразу идти мимо разсудка. Когда в разумении закрепится читаемое, тогда только сделать его и достоянием разсудка. При этом, когда пользуешься разсудком, самому оставаться в разуме души, т. е. там, где предмет по существу всегда жив. В разсудке он умирает, и остается один логический слепок с него. Этот слепок может быть введен даже в компьютер, и компьютер будет делать с ним то же, что делает разсудок. Содержание же разума в компьютер ввести нельзя.

Культура разумного обращения с текстами, звучавшими на слух в храмах, была свойственна православным людям в прошлые века. Она естественно складывалась благодаря устному преданию, т. е. непосредственному общению человека с человеком, без книг, от разумения одного к разумению другого. От жизненных поступков и слов одного к жизненным поступкам и словам другого. Равно и во время богослужений тоже уразумение или в разуме совершаемое обращение к другому совершалось в непосредственном общении с Богом в молитве и со священником во время проповеди. Особенно эта культура живого общения складывалась в простом народе русском, который не знал письма и книг. И складывалась с самого детства, в котором не было разжигающих воображение приключений, волшебных сказок, неосуществимых и нереальных фантазий. Тем более не было телезрелищ и компьютерных игр. Детская душа сохранялась в ее разумном естестве чистой и неоскверненной. Соответственно, в том естественном соотношении разумной силы души и разсудка, уразумения и понимания, в котором первое было базисом, второе — обслуживанием первого, или служением первому.

Теперь же все перевернулось. Рассудок вышел в полное превосходство над разумной силой, а в наше время настолько, что жизнь уразумения телевизионные дети теряют уже к четырем годам. Все дальнейшее доделывает с ними школа с ее рациональным обучением, продолжающийся телевизор и входящий к ним на подмогу компьютер. Таковыми сделались сегодня и многие взрослые.

Одновременно с этим между пониманием и уразумением в сознании человека образовалась мощная сила — самомнение. Оно теперь перехватывает все содержание рассуждения, в себе складывает свое собственное понимание, и даже если в точности отражает содержание учения Церкви, то задерживает его в области представлений, т. е. той области, в которой это содержание теряет благодатное наполнение, а живет и поддерживается энергией самолюбия от уз духа и в таком виде пользуется в делах: в рассуждениях, обучении, в общении, во взаимных спорах, статьях, книгах, конференциях, в устроении богослужений, воскресных школ, огласительных курсов, православных гимназий. В том числе и наши духовные семинария и академия являются, в основном, такими же. Спасаются от этого рационального обучения лишь те семинаристы, которые от рождения одарены разумением и уразумением и могут устоять в них в годы учебы. Мы же можем с большою скорбью констатировать реальный факт, что у большинства людей нет сегодня другого знания, кроме как самомнительного. Чтобы появилось знание разумное, нужна совсем другая культура обучения. Недаром есть еще духовники, которые не благословляют своих чад учиться рациональным богословским наукам. Иным образом ведут их к Евангелию, трудам святых отцов и учениям Церкви.

Святитель Феофан Затворник в своей книге «Начертание христианского нравоучения» приводит еще способ разумного собирания. Он пишет: «Старцы Божии заповедуют, обыкновенно, держаться следующего порядка: сосредоточить внимание свое на избранном тобою предмете, например, присутствии Божием, смерти, крещении, и рассматривай его с разных сторон. При сем каждую родившуюся у тебя мысль старайся проводить до чувства или внедрять в сердце, например, из мысли о близости смерти роди страх или раскаяние, из помышления об обетах крещения радость или печаль, и проч. Заключай же всякое размышление выводом правил действий для себя, применительно к твоей жизни и твоим обстоятельствам; например, Бог везде есть, все видит, следовательно, и меня; не буду же я допускать худых помыслов, — лучше умру, нежели согрешу; а в таком-то случае буду поступать так и так, чтоб не прогневать Бога, видящаго меня».28

Теперь, чтобы переходить ко второму устроению (первое — разумение учений), нужно иметь плод первого — уразумение содержания учений. Не понимание только, но, прежде всего, разумение. Тогда вторым устроением человека на пути к сообразованию себя с Господом и угодниками Божиими будет разумение себя, жизни и своего служения.

2. Способность к разумению себя, жизни и своего служения

Пожалуй, это самое трудное для современного человека действие. На пути к нему лежат мощные механизмы самообороны, которые не пускают благодать проникать к душе и к духу человека. Мы имеем регулярное причастие Тела и Крови Христа. Что сильнее может быть в действиях Бога по отношению к человеку, как не это таинство сокровенного единения Бога и человека? Казалось бы, мы должны видимым образом преображаться после каждого Причастия. Увы, не только преображения, но и чувства себя причастником человек может не испытывать. Нет разницы: что причащался, что нет. Одна из причин этого — мощные греховные защиты, которые современный человек имеет в себе и ими не пускает к себе благодать. Это механизмы самомнения, своеволия и своенравия.

Самомнение — способность составить обо всем, и особенно о людях, свое мнение и затем упорно держаться его. Другой человек может покаяться, может изменить весь строй своей жизни, а мы по-прежнему будем иметь свое, однажды сложившееся к нему отношение. Этот механизм работает как сильнейшее вражье средство по разрушению людей в семье, при переходе из поколения в поколение. Так, почти нет родителей, которые к своим детям имели бы отношение как к чадам Божиим. Т. е., имели бы свободное, от чистых сил души, что значит — от чистого сердца — отношение к своим детям. Есть непременно какое-то мнение о своем ребенке. У каждого родителя свое. «Мой ребенок самый красивый, самый лучший, самый умный, одаренный». Или — «мой просто умный, просто хороший». Или — «мой урод, образина, недоумок, калека». Или — «мой больной, нежный к суровым условиям, слабый». Или — «ни к чему не годный, руки не оттуда растут, растяпа, оболтус». Или — «чтоб пропал, да лучше б ты не родился, навязался на мою голову». Все это мнения, имеющие активный характер. Родитель не один раз его повторяет. Более того, он относится к ребенку из этого мнения и обращается с ним также из него.

Нужно ребенку иметь очень большую нравственную и духовную одаренность от Бога и сугубый ангельский покров, чтобы остаться свободным от насилия родительского отношения к нему. Увы, большинство детей не имеют этой одаренности. Греховные покровы их, непроизвольно для самого ребенка, ловят эти мнения родителей, напояются ими, т. к. для покровов это лакомая пища, это то, от чего сам покров получает свое развитие. Так, дитя, рожденное с нераскаянными родительскими грехами и страстными наклонностями в душе, полученными от родителей, в первые же годы своего развития начинает проявляться в них, и получает в этих наклонностях сильную поддержку и развитие через непроизвольное обращение родителей с ним. Непроизвольность эта имеет скрытый самомнительный характер, которого родители обычно даже многими годами церковной жизни не могут в себе распознать.

Самые тяжелые наложения самомнительных родительских образов на детей происходят сегодня у мам, чувственно привязанных к своему ребенку, особенно к мальчикам. В этих случаях болезненное изменение характера и всей психики ребенка простирается уже на всю жизнь ее дитя. Ребенок отвечает ответною привязанностью и превращается в придаток мамы, который неспособен к самостоятельной жизни ни в двадцать, ни в сорок, ни даже в пятьдесят лет. Так и остается при ней с изуродованной душой, с неврастеническими и подобными им повреждениями психики и всего уклада жизни. Это особая и очень большая, по нынешнему времени, тема. Отложим ее для другой, более удобной для этой темы книги.

О том, что и описанные здесь, и другие отношения родителей к своим детям являются самомнительными, свидетельствуют: а) потрясения, которые переживает родитель, узнав о своем ребенке нечто такое, чего он не подозревал, или сам, увидев его иным, не таким, каков он дома; б) потрясения от поступков ребенка, от первых его краж из дома, его курений, лени, распоясанности, первых капризов, упрямств и др., в) потрясения, недоумения и скорбь от того, каким он вдруг делается в подростковом возрасте, в юношеском, причем подобные потрясения и недоумения могут происходить не только от злых, но и от добрых, но и неожиданных для родителя проявлений ребенка («надо же, какой он оказался»), г) недоумения перед задачей видеть в ребенке чадо Божие — «как это, что это такое? вижу, как вижу, но чадо не вижу»; д) недоверие педагогическим книгам, особенно по церковной педагогике, или невосприятие их — сама, мол, знаю, как воспитывать и что, а как вы пишете и Церковь пишет, это все не для нас, для нас нужно что-нибудь попроще».

Самомнение составляет одну из значительных причин расстройств супружеских отношений. Сколько ссор, недоразумений, ложных упований и затем разочарований происходят только потому, что один не так, т. е. самомнительно, услышал другого и сразу не уяснил ошибку. Сколько неожиданностей переживают супруги друг от друга оттого, что в период жениха и невесты насочиняли себе самомнительный образ о другом, еще больше самомнения сочинили относительно себя — «и любить буду до смерти, и потерплю все неожиданности его характера, и буду уповать на Бога, и крест понесу, какой бы он ни был, лишь бы сейчас пожениться».

В этом же механизме может протекать все супружество. «Еще немного подожду, все изменится, он сделается другой, я сама перестроюсь, Господь нас не оставит». Откуда ей знать, что даже в этом «Господь не оставит» нет действительного упования, а одно самомнение строит розовые пустые утешения. Что в этом «немного подожду, потерплю» нет свободы сил души и духа, и потому одно неблагоразумное поведение, самообольщение, глупость даже в поступках и самоослепленное, а вместе с тем, очень обнадеженное упрямство.

Равно бывает много и обратного содержания самомнения, когда супруг подозревается в тех или иных поступках, когда усваиваются ему смыслы поведения, не имеющие к нему никакого отношения — «а, теперь знаю, почему ты так делаешь; что от тебя еще можно ждать, ты такой был, есть и будешь»; — когда извращается весь характер церковной жизни и из-за самомнения видится все в черном цвете, без намека на христианское утешение, без правды человеческой, не говоря уже о Божией, в свете одной только правды греховной. Самомнение, усиленное эмоциями досады, саможаления, ревности, обиды, не может в этой, для нее как бы правде, увидеть, что она (правда) греховная. Еще большим самомнением напоены бывают мужья. Наиболее глубокие самомнительные мысли открываются обычно тогда, когда муж выпьет. Всякое чувство приличия слетает как пыль, и он начинает нести околесицу, какой свет не видывал. Каких только подозрений ни услышит жена, родители. Оказывается, он болезненным самолюбием или ревностью подхватывал какое-нибудь слово в речах жены, не дослушивал ее до конца или вообще не вдавался в смысл ее речи, и, зацепившись за слово, придавал ему значение, какого она и близко не имела ввиду, достраивал из него какую-нибудь свою картину, закручивался на нее, но молчал, досадуя, злобясь и обижаясь. Теперь, напившись, все содержание самомнительного ада своей души он будет обрушивать на жену или на ближних, совершенно уверенный, что он правильно услышал, что он и без того знал, что его не любят, что он никому не нужен, что она у него такая-сякая и прочую всякую напраслину.

В самомнениях складываются, в основном, все наши отношения с окружающими людьми. Мнение о человеке мы начинаем складывать с первой же минуты знакомства с ним. И все последующие с ним отношения — это, в основе своей, продолжающееся самомнение о нем.

Жизнь в сфере самомнения о людях занимает так много места в нас, что настоящих, чистых и, тем более, действительно дружеских отношений просто быть не может. Их и нет сейчас среди людей. Но если нет даже дружеских отношений, тем более неоткуда взяться отношениям братским и сестринским во Христе. Христа в наших отношениях нет. Вместо Него — самомнения о других. Одни — как приятное впечатление о человеке, нечто, рождающее симпатию к нему, доверие, влечение; другие — как рождающие неприязнь, гнушение, небрежение ближним; третьи — как причина равнодушия, нечувствия человека.

Жизнь в сфере самомнения порождает острое влечение к слухам, разным пересудам о других и расцвечивание этих слухов в разные тона личного отклика, одни — в тона розовые и восторженные, другие — в тона пасмурные и мрачные. Такое расцвечивание так лакомо человеку, что оно для него как жизнь. Осуждение — грех этой сферы жизни. Причем ни положительный, ни отрицательный тон отклика в самомнении не будет устойчивым. Едва только другой не угодил, как самомнение в отношениях с ним тут же переменится с плюса на минус. И наоборот, как только человек угодит, он в одночасье делается желанным, приятным, нужным.

Самомнение боится самоукорения и тщательно избегает его. Самоукорение — смерть для него. Оно и враждует с ним. Самомнение не терпит благодати, ее и нет с ним. Зато оно умеет создавать множество эмоциональных замен ей. И чувство восторженности, и чувство радости, и жизненный мажор, и довольство жизнью, собой и домашними, и отдельными избранными из своего окружения, в обращениях с предметами, событиями, чувство любопытства, занимательности в обращениях с собою, чувство томления, грусти, а то огорчения, скорби от несостоятельности своей, от неудач, нестроений, как бы покаяние, и даже слезное, навзрыд иногда, стоит только чуть напрячь свое чувственное воображение или мечтательность.

Второй механизм греховной защиты — своенравие. Когда человеку безотчетно или явно нравится свой характер, свои манеры, тон голоса, походка, привычные чувства, действия, привычный ход мыслей, чувствований. За этим скрываются очень глубокие привычность и довольство всем своим, т. е. внутренним складом души и разными чувствованиями себя. Это любовь к тому, что составляет натуру человека. Этой натуры иногда бывает так много и она с такой любовью и беззаветностью носится человеком в себе самом, что, с одной стороны, удивляешься широте, с которой человек живет собою, а с другой, скорбишь за такую самовлюбленность.

Однажды к нам в училище заехала семья священника с детьми. Матушка, открытая, жизнелюбивая, немного полная, костистая, свободно вошла ко мне в кабинет: «Ну, рассказывайте, как вы здесь живете?» По-хозяйски, широко разставив ноги под широкой юбкой, села, без всяких стеснений расположилась на стуле, заполонив собою все пространство вокруг себя, и начала по-простому, с живым любопытством оглядываться вокруг. О благословении, о приветствии не было даже речи. Я понял, что она так привыкла жить — широко, с любовью к своей натуре и с любовью к жизни. Подобного склада матушек, чуть скромнее в поступках и аккуратнее в манерах, я встречал не один раз в своей жизни. Рядом с ними были всегда такие же дети. Только в них, чем они были младше, тем больше в эту любовь к своей натуре примешивались вольность, дерзость, непослушание. Ребенок шел или лез куда хотел, напролом, наперерез, невзирая на окружающих. Как будто их, окружающих, просто не было или они были для него наряду с мебелью.

Дети постарше немного ориентировались среди людей, в чье окружение они попадали, но при этом все равно все их общение было только с матушкой или с батюшкой. Не обращая внимания на тех, с кем матушка и батюшка беседуют, они дергали их разными вопросами, репликами, впечатлениями, неожиданно вспомнившимися подробностями. И матушке, и батюшке обычно нравились свои дети и нравилось их такое прилепление к ним. Они и не останавливали их, разве уж когда черезчур те расшалятся. Благодать ли давала им такую свободу или положение при матушке, при батюшке — не знаю. Бог знает.

Совсем другой склад своенравного характера проявляется в наглости, хамоватости, властности и надмении матушки. Когда она ни во что никого не ставит и при этом со властью управляет всеми, кто попадается на ее пути. Встретив на приходе пришедших не своих детей, подростков и молодежь без лишних разговоров определяет, кому что для нее делать. Да и со взрослыми не церемонится. Живя в общежитии, всем общим будет пользоваться, как своим, ни у кого не спрашивая, никому не подчиняясь. На замечания скажет: «Цыц!» — или смерит взглядом и продемонстрирует полное небрежение, а то и отшутится, продолжая делать свое. И батюшка управиться с ней не может, и духовник, если таковой есть. Бывало, тому и другому скажет: «Ну что я могу с собой сделать? Ничего. Принимайте меня, уж какая есть». Ни скорби о себе, ни самоукорения.

Своенравие может удерживать матушку в любом ее характере, какой бы он ни был. Одну в обидчивости, капризах, другую в постоянной ревности, подозрениях, третью в безпечном жизнелюбии и ухарстве даже, четвертую в деловитости, пятую в лени, рассыпанности. Матушка может даже пытаться как-то исправить себя, но копнет раз-два в свою сторону и бросит это занятие, снова перехваченная своей любимой натурой, будет жить в ней и ею. Попытаешься ее остановить. Если доверяет, остановится, но через минуту — опять за свое.

«Есть религиозность, — пишет священник Александр Ельчанинов в своих „Записях“29, — тесно спутанная с эмоциями эстетическими, сентиментальными, страстными, легко уживающаяся с эгоизмом, тщеславием, чувственностью. Люди этого типа ищут похвалы и хорошего мнения о них духовника, исповедь их трудна, так как они приходят на исповедь, чтобы пожаловаться на других, поплакать, они полны собой, легко обвиняют других. Недоброкачественность их религиозной экзальтации лучше всего доказывается легким переходом к раздражительности и злобе. Люди этого типа дальше от возможности настоящего покаяния, чем самые закоренелые грешники».

«Неврастения», «нервность» и т. п., — пишет он в другом месте, — мне кажется, — это просто виды греха и именно греха гордости. Самый главный неврастеник — дьявол. Можно ли представить себе неврастеником человека смиренного, доброго, терпеливого. И обратно — почему неврастения выражается непременно в злобе, раздражительности, осуждении всех, кроме себя, нетерпимости, ненависти к людям, крайней чувствительности ко всему личному?».30 Мы добавим к этому, что неврастения — один из видов болезненного своенравия.

Оба эти механизма — самомнение и своенравие — закрывают сердцу действительное значение и смысл евангельских слов и писаний святых отцов. Человек читает содержание на свой лад, делает свои, ему только ведомые акценты и порой может вытащить из текста то, чего там совсем не содержится, но на этом сделает упор, выведет какую-нибудь для себя мысль и по ней будет строить свои поступки.

Своенравие может выдумывать какие-нибудь обычаи, которые ему очень понравились, и с упорством держаться их. Например, с умилением подставлять ладони, когда священник благословляет из алтаря: «Мир всем» — и затем прижимать их к груди, как будто поймали что-то. Или воду богоявленскую чтить особо, а крещенскую меньше, не различая, что Крещение Господне и есть Богоявление, и чин освящения воды один и тот же. Или праздник Рождества Христова чтить выше, чем праздник Крещения Господня. А уж сколько суеверных обычаев может придумать своенравие только потому, что какое-то действие или смысл уж больно понравились душе! При этом своенравные впечатления бывают так сильны, что никакое разумное отражение их не может с ними ничего сделать. Будут держаться за них до смерти.

Власть своенравия — это одна из центральных причин, почему человек не меняется в нраве, порой десятками лет пребывая в Церкви. Как была матушка своенравной, так и остается такой. Притча во языцех — верующие бабушки в храмах, разгоняющие новичков своим нравом. Каждый из нас эту власть испытал на себе не единожды. Вот матушка читает о кротости, незлобии. Нравится ей читаемое. Умиляется даже житийным рассказам. Но час спустя обратился к ней батюшка. Вспомнила было о кротости, да поздно уже. Привычно взметнулась в душе резкость в адрес батюшки, и было уже не остановить. Сознанию нравится кротость, а душе своенравной нравится резкость. И второе «нравится» оказалось сильнее.

Если бы то, что нам нравится во время чтения, мы бы усваивали душе, народ Божий только одним чтением был бы восстановлен к райской жизни. Увы, ничего подобного не происходит. А ведь столько и так много начитанных людей, как в наше время не было ни в один прежний период христианства. Почему же не происходит перемены нрава? Потому что, помимо прочих причин, есть самомнение и своенравие. Мы не говорим пока еще о своеволии.

Самомнение имеет жажду к чтению. При этом, рассудочно воспринимая читаемое, оно переживает его содержание в эмоциях. Эмоциональная жизнь выращена у современных людей в телевизионных и театральных зрелищах. Она подкреплена и сделалась навыком благодаря эмоциональному чтению в детстве и подростковом возрасте, когда чтения было много, а жизненных поступков по прочитанному мало, или они вообще не требовались. Если же чтение возбуждало подражание, оно, в основном, все проигрывалось в мечтах и грезах, лишь некоторая часть совершалась в жизни и то не столько в поступках, сколько в некотором воображульстве, которое свойственно подростковому возрасту. В жизненный поступок выходила ничтожно малая доля. Эта-то часть читаемого и становилась достоянием нрава и то в ту меру, в какую нам удавалось прочитанное воспроизвести в своем поведении.

Людей, склонных больше к мечтательному воспроизведению, называют романтическими натурами. Тех, кто на какой-то период проигрывает в своей жизни образ прочитанного героя, называют воображалами или артистами в жизни. И только те, кто действительно прочитанный образ берут в свой нрав, являются действительными учениками у прочитанного. Таких немного. Это люди, у которых пониженное своенравие и повышенное или высокое ученичество.

Процесс восприятия прочитанного образа в свой нрав мы называем сообразованием себя с прочитанным. Но, прежде чем это действительно произойдет, необходимо исполнить два предыдущих шага — уразумение прочитанного и через прочитанное — разумение себя.

Разуметь себя можно словами, записанными в книгах и теперь воспроизводимыми нами в разумной силе души. Когда слово берется из текста или воспринимается на слух и воплощается в душе, тогда душа, приемля слово о себе самой, узнает в нем себя, располагается к нему навстречу и через него начинает явственно чувствовать, слышать саму себя. Тем душа восстает из рутины греховных покровов, искажающих ее образ, извращающих все содержание ее жизни. Она начинает жить содержанием слова, в нем узнавая и обретая свое содержание.

Душа делает это не с помощью разсудка, и поэтому содержание слова не есть представления или отражение реального. Душа производит разумение в самой себе, в разумной силе и поэтому содержание слова есть слышание сути, реально совершающейся в самой душе. Когда в слове учения описывается душа, ее свойства, силы и добродетели и разумной силой она усваивает это слово, тогда содержание слова становится ее содержанием или, говоря просто, ею самою. Когда идет разумение жизни — тогда слово становится самой жизнью. Когда мы разумеем свое служение, тогда происходит разумное слышание самого служения. Процесс этот таинственный. Начально он может совершаться самой душой в постижении всего тварного мира. Так во всех народах были и есть мудрецы, которые разумели много глубокого и мудрого в себе, в мире, во Вселенной. Но все, что касается отношений с нетварным Богом и тех свойств души, в которых она вступает в сообщение с благодатью, там разумение себя необходимо требует участия самой благодати и без нее не может совершаться. Действительное разумение себя совершается разумным светом, который дается непосредственно Святым Духом.

Здесь как раз сильнейшим противодействием такому устроению человека выступает своенравие. По глубине своей оно лежит в греховных покровах сердца как любовь к собственному нраву и этой силой любви к себе становится непреодолимой преградой для разумения себя. Вместо слова, открывающего истинное содержание и нрав души, своенравие выпячивает и удерживает свое содержание и свой нрав. Держится за нрав греховный, не совпадающий с богодарованным естеством души.

Даже и там, где человек положит нравственные труды и придет к чистоте души, к естеству ее, даже и здесь своенравие обращает свой взор любви на собственную душу и любуется, довольствуется ею, закрывая ее от общения с Богом, от участия в ней благодати. Немало людей, которые имеют чистые и добрые свойства души — они радушны, веселы, общительны, заботливы, трудолюбивы — и живут с большим жизнелюбием, широко, уверенно, любя жизнь и свою живость в ней. И остаются неверующими и даже очень далекими от веры. Эту удаленность обеспечивает им своенравие.

Своенравный человек часто не хочет и не может допустить к себе разумение слова. Угождая себе и помогая своенравию через самомнение, он все время удерживает слова и содержание учений в области представлений. Тем более не может он допустить к себе разумение себя, своей жизни и своего служения. Он может только рассуждать о себе самом, может анализировать умом себя и свои механизмы — на этом основана вся психология, но разумение себя ему недоступно. Он не ведает, как под действием благодати может совершаться в нем этот сокровенный, таинственный процесс. Поэтому он может быть очень образован в области церковных богословий, но какая-нибудь верующая старушка, не имеющая никакого образования, воспитанная богослужебным содержанием, Евангелием на слух и проповедям, будет более точной в своих словах и поступках, чем он, трижды ученый муж. В ней будет слышен «сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа». (1Петр.3:4) А в нем, при всем его богословии, этого не будет слышно.

О разумении себя много и глубоко пишет свт. Феофан Затворник в книге «Начертания христианского нравоучения».

«Для сего надобно знать свои действия, знать себя и отделять себя от своих действий. Но у человека страстного, лишенного благодати, нет достаточного знания собственных действий. Он не знает не только, что сделано вчера, даже ныне или за несколько часов. Он находится непрестанно в заботливом действии, а не знает, что делать, как будто сии действия не от его лица происходили. Это от того, что, слишком увлеченный потоком собственных действий и своего отношения ко всему прочему существующему. Но ни последняго, ни первого в нем нет. Потому он не скажет, что собственно он значит, что его ожидает, в каком он состоянии, какое главное его настроение, главный недуг и чем помочь ему.

Потому нет и различения себя от своих действий. Это опаснейшее из обольщений лица грешнаго. Все, что возникает внутри, считает он собственно собою и стоит за то, как за себя, как за свою жизнь. Оттого и отказать себе ни в чем не хочет. Между тем мало ли всевается в нас со вне — от сатаны и мира, кроме того, что возникает от живущаго в нас греха, котораго тоже не следует считать собою?».31

Разумение себя совершается в человеке двумя путями: через слово Евангелия и святых отцов, воспринятое душой, и через непосредственное действие благодати призывающей и дальше содействующей человеку в его внутренних подвижнических трудах. При этом первый путь — через слово — также требует участия благодати, т. к. без нее душа в своей разумной силе схвачена самомнением и своенравием и не способна к восприятию слова.

Верой и желанием быть угодным Богу человек применяет Слово Божие и подвижнические наставления к себе самому. Совершаемое в разумной силе души, а затем в духе это действие и есть разумение себя. Оно состоит в «извлечении души из механизма его внутренней и внешней жизни и возвышением над течением ея… Здесь, следовательно, полагается первая возможность сознанию (разумению) истинному и полному. С сей минуты оно и начинается, ибо первый взор человека под действием благодати (и слова) обращается на его существенные отношения. Затем уже внимательный к себе не сходит с сей высоты духа. Око его вознесено над всем своим и над всем соприкосновенным к нему, и все то разумеет и видит он ясно, как страж какой».32

Здесь нужно от разумения себя отличать современные представления о сознании себя, самосознании. Человек рационального нашего времени в основном занят сознанием себя, т. е. рассудком может, как бы с высоты своего, много знающего, ума, различить в себе разные механизмы, в обилии описанные в книгах по психологии. То же он делает, когда читает святоотеческие книги. Много зная из них о себегрешнике, знает это рассудком, применяет к себе и со скорбью чувствует, что чем дольше живет в Церкви, и, вроде бы, чем больше знает о ней, тем холоднее делается в вере, совсем теряет покаяние, а жизнь церковную имеет всю во внешнем навыке.

Таковы сегодня многие церковные люди, имеющие стаж церковной жизни больше десяти лет. Есть они и из тех, кто учился в семинариях и духовной Академии или в разных богословских учебных заведениях. Чувствуют, сознают себя такими и ничего не могут с собой поделать. Слишком силен навык умом надмеваться над собою, т. е. себя рассматривать (знаний-то много, есть чем это делать), различать в себе доброе и злое, разбираться с собою. И долгое время будет неуловимо отличие действительного разумения от надмевания. И только у людей более или менее глубокого склада, богатых нравственно может присутствовать сознание себя, совершаемое по естеству не рассудком, а разумной силой души. Разумение от себя отличает зло и все худое в себе, восстает из него, извлекается собою Божиим из всего, что не принадлежит ему, т. е. его богодарованной природе. Разумение зрит от себя, а не над собою, отличает зло от себя, а не различает добро и зло. Оно есть жизнь божественной природы, высвобождающейся из-под рутины и власти греха.

Святитель Феофан Затворник тоже применяет слово «сознание себя». Но оно у него применяется не в современном его значении, т. е. рассудочного действия, а так, как это свойственно всем святым отцам — как разумение себя, совершаемое не душой даже, а духом. Поэтому он пишет, что свойство человека, «облагодатствованного в Слове Божием и в наставлениях подвижнических называется бодрствованием и трезвением. Механизм внутренней и внешней силы поминутно порывается опять вовлечь его в себя, как в вихрь или пучину какую; он держится в себе. Напряжение пребывать в себе есть подвиг трезвения или бодрствования, самый важный и начальный в духовной жизни. По мере совершенства в трезвенной бдительности над собою возвышается и сознание».33

Таким образом, разумеющий себя:

«Ясно знает свои действия, действия не только одного дня, но недель и годов, со времени пробуждения, знает не только численно, но по их силе и смыслу, с побуждениями, чистотою и нечистотою, вполне. За тем у него есть повседневная исповедь. Различает себя от действий. На этом основана вся мудрая тактика в духовной брани, ибо самое первое здесь дело есть сознание врага. За тем всякое движение у него сейчас оценивается, откуда оно и что значит. Взор внутрь себя в сем отношении у него так глубок, что он не только вообще неправыя движения видит, но и между ними различает свои от не своих. В этом и состоит известное у св.подвижников различие вещей или помыслов.

Знает, что он значит сам, что его ожидает, в каком он состоянии, в каких отношениях к другим…

Из всех сих свойств слагается тот внутренний свет, который приписывается истинным христианам и по которому вся их жизнь называется хождением во свете или деланием в день.34

Разумение жизни — это способность отличать свое доброе поведение от злого. Не различать в себе поступки добрые и злые — это принадлежит рассудку, внешнему сознанию, а доброе свое отличать от злого не своего, хотя и собою произведенного. Только когда злое производилось, человек не слышал этого, не разумел, имел неправильный навык, чувство, рассуждение и поэтому творил зло, тогда как мог творить добро. Теперь уразумел добро и потому может разуметь свою жизнь, т. е. выправлять поступки, чувства. Выправлять угодно Богу. Уже не себе.

Люди, не способные к разумению жизни, обычно увлекаются внешним миром, «живут в нем, как бы сорастворяясь с ним, почему и называются внешними, вне себя живущими, ушедшими из себя. Благосостояние внешних вещей своих они считают благосостоянием собственного лица и, напротив, неблагосостояние их своим несчастьем. От-того покушение на ущерб или самый ущерб в одежде, доме, мебели, месте и проч., глубоко потрясают их, поражают в самое сердце».35

В поступках и поведении своем не распознают противного Богу. Могут весело хохотать, где и когда им захочется, могут быть нахальными, наглыми и не сознавать этого, не говоря уже о том, чтобы разуметь свои поступки, т. е. возможностью добрых поступков отличать наделанные злые: могут взять и не вернуть, пообещать и не сделать; могут не заметить, что другому плохо, кто заболеет — не проведают; оступится кто — поднимут на смех; могут заниматься пересудами, любопытничать, лезть в душу и ничего этого не то чтобы разуметь, но и не сознавать даже. Делая все, как будто так и нужно.

Разумеющий же жизнь свою живет по сознанию (разумению) воли Божией на него, «чтобы остальное во плоти время жить уже не по человеческим похотям, но по воле Божией». (1Петр.4:2) «Жизнь по воле Божией есть в высочайшей степени жизнь разумная. Отсюда строй, целость жизни».36 «Не бывайте несмыслены, но разумевайте, что есть воля Божия». (Еф.5:17)

Здесь теперь мы можем заметить, что слово «сознание» себя и жизни своей имеет два значения. Одно — разсуждение о себе, умом различение в себе разных механизмов. Другое — разумение себя, жизни, т. е. восстановление в себе доброй и богодарованной природы и возстание ее из худых навыков, чувств, рассуждений, т. е. по жизни выправление поступков, чувств, мыслей и одновременно в себе высвобождение из липкости (сластности) греха, страсти. Современный же человек слово «сознание» употребляет преимущественно в первом значении. А второе значение открывается ему, если он входит в церковную жизнь и начинает внутренний труд над своим нравом. Разумение себя и жизни имеет плодом покаяние.

Желающим разумевать свою жизнь святитель Феофан дает следующее правило:

«которое показывает, как все силы духа должно держать в своих руках, именно: утром по молитве, сядь и расчисли, что тебе необходимо делать в продолжение дня, где быть, с чем и с кем встречаться, и применительно тому наперед определи, что где помышлять, что сказать, как держать свою душу и тело и проч. Это значит, что истинный христианин должен сам держать себя в руках, сам заведывать всеми движениями своей души, а не позволять им происходить самим собою, как бы без его ведома. Он должен быть сам владыкою всего внутри его происходящего, владыкою своих сил.

Из всего предложеннаго может всяк усмотреть, что в истинном христианине все силы в деятельности своей зависят от него самого, а не самовластно движутся, что в сей деятельности везде действуют совместно, не раздробляясь и не отделяясь одна от другой, вспомоществуя себе взаимно возвышая общую жизнь духа, так что она от сего есть цела и крепка, есть достойный сосуд пребывающаго и покоющагося в нем Бога. В грешнике же этого нет, а есть все противное, как видели. Сам он сего не видит и говорит о себе, что цел и здоров, — в чем и беда его. Но и тем, кои отказались от грехов, надо внимать себе, чтобы не попасть хоть временно в такое разложение сил, какое бывает в преданных греху… ибо и это опасно. Уразумевая сие, внимай себе всяк».37

«Грешницы и вси делающие беззаконие, подобно траве, процвели временно благоденствием. Не хотели безумные разуметь, что после настоящего греховного благоденствия плодом своим будут иметь вечное мучение». /Бл. Феодорит/

Разумение служения — это способность отличать дела и события своего служения, угодные Богу, от неугодных, которые возможно было сделать, но они не были сделаны. Вместо этого были сделаны дела, неугодные Богу.

Так, матушка может устраивать воскресную школу, но таким образом, что к четырнадцати годам все ученики школы разбегутся из Церкви. Или будет растить своих детей и так обходиться с ними, что прихожане станут дивиться, как это дети священника в поведении своем порой бывают хуже неверующих. Все это и подобное тому может происходить по причине неразумения своего служения. Так Господь говорил законникам: «Горе вам, что вы взяли ключи разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали»/ (Лк.11:52) «Душевный человек, — говорит ап. Павел, — не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надо судить духовно». «Строит ли кто — каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытывает дело каждого, каково оно есть». (1 Кор.2:14;3:13) «Итак, умоляю вас, братия, милосердием Божиим, представьте тела ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу, для разумного служения вашего, и не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы нам познавать, что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная». (Рим.12:1)

Подводя итог, о трех разумениях — себя, жизни, служения — можно сказать следующее. В разумении себя человек обретается в образ Божий, трезвением извлекает себя из тления и всего тленного в себе. В разумении жизни выделяет в своем поведении те поступки и действия, какими он может найти Христа и быть с Ним. В разумении служения он ищет и находит те смыслы, действия и устроения, какими возможно угодить Богу, или, что-то же самое, людям помочь облечься в жизненность Христа.

3. Способность к сообразованию с Гоcподом, церковью и его волею

Сообразование с Господом

Это значит прийти в нрав Господень, т. е. самому человеку облечься в жизненность Христа.

Сообразование с Церковью — значит учиться нраву Божию, следуя святым угодникам и церковным обычаям. Сообразование с Его волей — значит жить в Его Законе, Его Промысле и в Его благодати.

Один из ярких обычаев сообразования с Церковью -есть празднование дня именин. Это день, когда всей Церковью и каждым именинником прославляется святой, имя которого он носит. Как можно прославить святого? Минимум — в этот день или к этому дню еще раз вчитаться в его житие. Еще больше — дома прочесть ему акафист или лучше — канон. Отпечатлеть житие почитанием его жизни, благоговением перед ним. Еще больше — услышать его как зовущий пример, которому мы хотим следовать, пусть не во всем (слишком высок образец), но отчасти, в чем-либо, по ступеням, но следовать. Большее прославление: сделав все предыдущее, пойти в этот день на службу, особенно с вечера, где служится утреня, а во время нее славословятся стихиры святому, величание и канон ему. Еще лучше, если совершать богослужение в расположении сердца, близком святому. Значит, поговеть три дня, собраться в покаянии, исповедоваться вечером. Тогда и слышаться стихиры и канон будут яснее, и молитвенное прославление будет приноситься выше, ближе к Богу. Совсем хорошо быть на следующее утро на литургии, то есть в собрании верных ради Господа. Собрании — значит, единении любви, и не только между собою, здесь, на земле, но особенно в единении со святыми, которые на небе и, соответственно, со своим святым. Равно и наоборот, не только в единении со святыми, но и в единении любви друг с другом на земле, то есть со всеми, кто стоит сейчас в храме, тем более с другими именинниками и теми, кто пришел на службу ради святого.

Вершина этого единения верных — соединение их с Господом и во Христе друг с другом, то есть в Причастии Его Тела и Крови. Не только в соединении с Господом, но само соединение с Ним ради соединения друг с другом. Ибо Господь ради этого единения людей совершил подвиг любви, сошел на землю, жил среди людей, пострадал и умер на Кресте, Воскрес, разрушая власть греха над людьми, ту власть, которая разделяет людей между собою, даровал нам Свое Воскресение в таинстве Тела и Крови, соединил нас с Собою, чтобы быть в нас, вместе с нами любить всех окружающих нас, а через то — чтобы мы были Его единой, святой Церковью, соборной и апостольской, то есть, соединенной во едином Христовом разуме всех между собой причастников на земле и их со всеми прославленными святыми, которые на небесах, со святыми апостолами и Матерью Божией, апостольско-материнское служение которой началось на земле и продолжается и по ныне оттуда, с небес, ради нас и нашего единения в вере и любви.

Значит, в таинстве причастия совершится: первое — единение во Христе со своим святым, который на небе и с небес един со мною, и, второе — единение во Христе со всеми, кто причастится в этот день. Не только здесь, в этом храме, но и во всех храмах, где будет служиться литургия и будут причащаться люди.

Но и на этом не заканчиваются возможности прославления своего святого. После причастия начинается самое важное действие, ради которого, собственно, причастие и совершалось. Это исповедание Причастия своей жизнью. Минимум — сохранить в себе мирное расположение пребывающего с Господом. Больше того — иметь благоговение и благодарность Господу, Матери Его и своему святому — в виде чувства благоговения и благодарности. Еще больше — прилагать к этому благодарное размышление о жизни святого, его отношениях со Христом, о жизни Христа и Его любви к нам. Больше того, делая все, уже сказанное, иметь молитвенное общение с Господом и со святым, совершаемое мысленно и сердечно. А дальше начинаются два важнейших действия исповедания Причастия и памяти святого.

Первое из них — иметь мирное расположение не само по себе ради Господа, но иметь его к ближним и по возможности делать и больше того, чтобы тем войти в исполнение заповедей Божиих. Хождение по заповедям Божиим и есть исповедание Причастия жизнью.

Второе — делать то, что святой, память которого празднуется, хочет делать на земле. Будучи в теле, он угождал Богу свойственными ему делами, угождал теми дарованиями души, какие имел. Теперь, пребывая на небе, он не оставляет своего угождения Богу через служение людям. В одних обстоятельствах он непосредственно помогает утешительными дарованиями, каких душа святого не лишена в небесном жительстве, и ими с небес он участвует в людях на земле. В других обстоятельствах нужно, чтобы кто-то из людей, пребывающих на земле, исполнил бы службу святого. Для этого нужны такие, кто способен воспринять желания святого своим сердцем и, будучи подвигнут им, идти и совершать его служение — помогать нищим, посещать больных, участвовать в обездоленных. То, или другое, или третье, смотря чем славен был святой во время земной жизни.

Участие в желаниях святого и есть вершина и лучшая возможность его прославления. В делах по желаниям святого прославляется сам святой, в славных делах святого прославляется Господь. Потому что людям открываются такие дела, какие иные люди, не во Христе живущие, делать не могут. Или не могут делать с тем качеством, с каким делает их угождающий Богу. Или не могут в этих делах быть столь бескорыстными и столь самоотверженными, как это может быть присуще верным Его.

Мы увидим, что в таком характере прославления святого нет никаких притязаний на чествование самого себя. Так всегда и было в лучшие периоды православия в действительно благочестивых семьях. Было время, когда искуснейшие мастера-ремесленники трудились, не оставляя своих имен на творениях рук своих. До сих пор мы не знаем имен многих зодчих, что воздвигали по всей России удивительные храмы в XIV–XVI веках. Не ведаем ничего о тех, кто выполнял чудную домашнюю утварь, которая теперь демонстрируется в музеях прикладного творчества или исторических музеях. Не было в православии празднования дня рождения человека. А любовь к человеку выражалась не в чествованиях, которое порой перепадает ему только в день его рождения, а в верности ему, честности, правдивости и искренности с ним, готовности душу свою положить за него, но не в застольных речах, а в обстоятельствах жизни, и не в чрезвычайных только, но и в повседневных. Простая, в трудах преданная друг другу во Христе жизнь — этим славился народ христианский. К этому же призывает Господь и сегодня всех нас.

Что ж, уж теперь и за стол с именинником не соберешься? Может быть и так. Близкие собрались ради него, а он где-то по делам своего святого все бегает. Любить ведь Господа не запретишь. Раньше, бывало, пытались и подкупить такого, и подсластить — не выходило, тогда применяли угрозы, а далее и пытали, и мучили, лишь бы только человек разделил с ними языческое пиршество, веселье и танцы. Но так и не могли соблазнить. Тогда и убивали, чтобы не был живым укором их себялюбивой совести.

На характере празднования более всего открывается мера исповедания человеком Господа. И не только празднования своих именин или памяти святого (одному будет более любо сказать «памяти святого», другому ближе сердцу сказать «своих именин» — здесь уже мера исповедания Христа). Любой праздник в Церкви может быть шумным застольем себе в удовольствие, а может быть застольем ради прославления Христа, Матери Его — Богородицы и святых. То и другое будут разительно не похожи.

Более того, любители одного характера праздника будут томиться на празднике другого характера. Так, любителям шумного веселья невозможно будет за столом два часа слушать все о Господе, да все о святых, а любящим Христа и святых будет дико сидеть в разгульном веселье, где о причине застолья люди будут вспоминать случайно, а то и вообще только два раза — в начальном тропаре перед трапезой, да в конце пропоют кондак. А если будет слишком много вина и водки, то могут и забыть пропеть.

В описанном выше примере сообразования своей жизни со своим святым, а через него со всею Церковью, есть три глубины. Одна — это поступки, действия и поведение человека. Ясно, что невозможно идти в такую внешнюю жизнь, если внутреннее твое противно подобному образу жизни. Поэтому вторая глубина — это сердечные расположения, которыми живет человек. Здесь же и ценности, т. е. то, что он больше ценит в жизни. Страсти и их настроения, предметы греха и занятия с ними, или добродетели и согласные им сердечные расположения. Тогда, соответственно, и занятия, которыми человек живет, будут иными — святыми. И, наконец, третья глубина — жизнь по благодати. То есть такие отношения со Христом, Матерью Божией и святыми, которые совершаются по благодати. Это любые виды обращений с ними — умом, сердцем, волею, молитвой, чувством (чувствием), пребыванием с ними душой, духом, общением, созерцанием, внутренним деланием, исповеданием. Любой из перечисленных видов обращения требует многих лет труда, ревности и искренней веры Господу, до полного вверения себя в Его водительство.

Как же совершается такое сообразование?

Первое — это искреннее желание прийти в нрав Христов. Потому что только таким образом можно быть едино с Господом. «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне и Я в нем… ядущий Меня жить будет Мною». (Ин.6:56) Но как это возможно, если мы, причащаясь, не имеем этого желания «жить Им». Если же желаем, как можем, оставаясь грешными, т. е. почти теми же, какими пришли в Церковь, соединиться с Ним, чистым и святым? И как, не придя в единение с Ним, жить Им? А прийти в единение возможно ли, не меняясь в своем внутреннем, не уподобляясь Ему во нраве своем? Поэтому-то невозможно «жить Им», не имея желания уподобляться Ему. Рождает же это желание любовь ко Христу.

В своем начальном воцерковлении мы имеем постоянные обращения к Богу, потому что нам то одно надо, то другое. Мы просим Господа нам послужить. Болезнь ослабить, квартиру поменять, дитя народить, искушения отложить от нас. Это просьбы из наших потребностей. Даже на молитву становимся, на богослужения приходим, в таинствах участвуем ради собственного утешения. Нигде здесь нет сознательного, т. е. разумного смысла сообразовать свою душу и дух с Господом, свой нрав с Его нравом. Нигде нет потребности угодить Богу собою, своим устроением, Ему угодным. Мы действительно ходим по вере и в вере, потому что иначе как обращаться к Господу, если ты не веришь в Него и не доверяешь свои нужды Ему? Но ходим без разума. Не имея разумения ни себя, ни своей жизни, ни своего служения. Тем более, не уразумевая Евангелия и учений Церкви, т. е. не ища, не располагаясь к их таинственной силе, которою только и оживают учения в нашей душе и сообщаются нашему духу.

Когда же учения приобретают в нас силу истины, т. е. силу жизни, тогда только они подвигают внутренний труд и нашу жажду совершаться в нрав Господа. Ведь все, что написано в учениях — это ведения, которые Дух Божий отрывал святым. Эти ведения можно взять в том виде, как они написаны, т. е. как содержание о том или о другом, и этому вполне служит наш разсудок. А под ним никуда не девающееся наше самолюбие, которое пользует это учение, как ему вздумается. Но тот же текст учения можно взять как жизнь, то есть реальное бытие Христа и Его угодников, которое открыто теперь созерцанию и благоговению. Так будет воспринимать уже живая душа, своими внутренними достояниями.

Скорейшая из них — созерцательная сила души. Для нее содержание Евангелия или житий святых — это уже не история, не материал для разговора или рассуждения, не предмет исследования и не рациональное знание. Для нее это предмет благоговейного, порою до слез, созерцания. Сколько раз в монастыре я видел монахов, которые, склонившись над тарелками с едой, плакали, слушая жития или наставления святых! Сколько раз я видел это в своем училище и иногда в семейном поселении, когда родители, слушая беседу об угодниках Божиих, проникались до слез…

Воспринимать эти ведения можно и как живую подсказку к осуществлению — жить так, поступать и действовать так, как слышим от Господа. Тогда уже разумною силою вслед за созерцательной душа подхватывает образ, узнает в нем возможность своего действования и теперь в собственной жизни, в своем бытии совершает наставление Господа так, как она это уже может.

Если первое из сказанных здесь восприятий, т. е. рациональное или разсудочное, можно совершать и безблагодатным сознанием, то второе — созерцание, и третье — уразумение — происходит с человеком в непременном невидимом участии благодати Божией. Следовательно, возможна и четвертая степень восприятия, когда благодать явно, осязательно для человека открывает читаемое у святых, прелагая словесные образы текстов в живое откровение.

Весь этот путь с особенною силою переживается в труде над молитвою. Искреннее, правдивое и честное обращение к Господу проходит эти ступени очищения молитвы, просветления ее из сумеречной в явную, светоносную. А без всего этого мы можем много говорить о церковных учениях и даже назидать друг друга, оставаясь в том же нраве, или, как говорят в народе, в той же поре. А свои постоянные прибегания к Господу то по одной нужде, то по другой принимать за свою церковную жизнь. Но ведь сказал Господь: «Что вы зовете Меня: „Господи! Господи!“ — и не делаете того, что Я говорю». (Лк.6:46) «Когда хозяин дома встанет и затворит двери, тогда вы, стоя вне, станете стучать в двери и говорить: Господи! Господи! отвори нам; но Он скажет вам в ответ: не знаю вас, откуда вы». (Лк.13:25) Страшно, страшно услышать такой ответ Господа в тот час, когда назад уже возврата нет и исправить ничего уже будет нельзя.

* * *

Следовать за Господом — к этому зовет нас и в это вводит круг годовых богослужений Церкви и всех событий, приготовительных и последующих им. Важнейшими из них являются Господни праздники. В них во время богослужения человек молитвенно собирается в сугубое обращение с Господом, сообразуясь Его нраву, Его характеру; следуя из события в событие Его деяниям на земле, Его подвигу любви, Его послушанию Отцу Небесному, Его служению созидания земной Церкви. Не в сознании рассудочном следуя, а в молитвенном сообразовании, в созерцании и уразумении происходящего и возглашаемого в богослужении — так следуя Господу; больше того, преобразуясь в таинстве Тела и Крови, от праздника к празднику обновляясь в нового человека идти и жить Господу в годовом круге. При этом так обновляясь, чтобы было это слышно в собственной жизни по выходе из храма. А со временем, по мере воцерковления или обновления жизни внехрамовой, чтобы совершалось это и было слышно внутреннему человеку в ходе самого богослужения. Так что служба Богу сделалась бы самою жизнью, которая, обретаясь в храме, не останавливалась бы за его пределами. Но простиралась во все время земного существования.

Чтобы так жить во время богослужения, нужно сугубое приготовление человека до входа его в храм. Образ такого приготовления задает Церковь многодневными постами, важнейшие из которых — Рождественский и Великий. Ими совершается восхождение к службе Рождества Христова и Его Воскресения.

Пост — это реально совершаемая каждым из нас аскетика Церкви. Время, когда человек полагает специальный труд, чтобы отвергаться зла и творить благо.

Это не просто внешнее отложение скоромной пищи. И неверующие в Бога вегетарианцы ее отлагают. И верующие в иных богов могут ничего не есть и голодать многими днями. В больницах применяется ко всем без вопросов о вере лечебное голодание. И вегетарианство, и голодание имеют свое физиологическое влияние на организм и общее самочувствие человека.

Христианин же не для этого постится. А для того, чтобы преодолеть власть греха и страстей над собой. Чтобы не грешить, может хватить нашей сознательной решимости отложиться от греха. Чтобы преодолеть страсть, нужна уже будет помощь Бога. А значит, наше обращение к Нему, наша молитва. И в ней — наше покаяние. Тогда только наше воздержание от скоромного и голодание даже (на просфоре и святой воде) становятся постом, т. е. имеет три основания: совершается ради Господа, а не ради здоровья, имеет плоды благодаря молитве (второе) и покаянию (третье). Плод же — отложение греха, иссушение страстей и, вместе с тем, …силы, обретаемые для добродетелей или, как минимум, свобода к жизни добродетельной.

Такое приготовление подводит нас к Рождеству Христову и Его Воскресению способными слышать богослужение.

А далее — последование Христу в святые дни послерождественские (Святки) и Светлой Пасхальной седмицы. В Святки человек продолжает свое восхождение от Рождества к празднику Крещения. Отсюда становится ясно, каким должно быть это время, чтобы обретенное обновление в богослужении Рождества не растерялось, но продолжилось в Святках. Чтобы оно привело человека, во всем его внутреннем собранного о Господе, привело таким, каким он способен был бы слышать таинство Крещения Господня в его действительном величии, обновляющей и преобразующей силе и светоносности.

После Воскресения Христова — последование воскресшему Господу в Светлые дни Пасхи, восхождение к Вознесению и от него молитвенное, благоговейное прихождение к празднику Святой Троицы.

Сообразование с Церковью, с угодниками Божиими и церковными обычаями

Образ следования угодникам Божиим ясен из примера прославления своих святых. Важнейшее в нем — научиться исполнять желания святых, а в самом исполнении усовершаться в такую меру, чтобы делать это не по-своему, а так и в таком качестве, в каком и как того желают сами угодники. Для этого и нужно вчитываться в их жития, в их письменные труды, где они сами описали порядок, действия своей жизни и сердечные расположения при них, чтобы уразуметь написанное. Нужно молиться им и через таинство Причастия входить в живое общение с ними, тогда лишь действительно будет открываться уразумение их письменных трудов.

Из церковных обычаев важнейшим является богослужебная последовательность года. Однако, из всего вышесказанного становится ясно, что простое участие в богослужениях не есть еще сообразование Церкви. Можно много лет простоять на службах, значительную часть их пропеть на клиросе, а сообразования так всерьез и не коснуться.

Сообразование начинается там, где человек молитвенное обращение имеет в умной душе, следуя содержанию богослужения и верою созерцая в душе тех, кому молится, к кому обращается. Подобно тому, как, не отдавая себе отчета, мы обращаемся к любому человеку, к родне, к сотруднику по работе только потому, что видим его. Если его нет перед нами, мы же не произносим своих просьб в воздух или не говорим благодарностей, оставаясь одни в комнате и глядя в никуда, как бы разговаривая сами с собою. Говорим с человеком только тогда, когда видим его.

Чувствовать сердечно-разумными очами тех, к кому мы обращаемся на богослужении, есть созерцание. Это чувство веры и, одновременно, действие созерцательной силы души, благодаря которой Господь, Матерь Божия и святые угодники Божии, пребывающие на небесах, для нашей разумной души приходят в живую реальность. Тогда молитва на богослужении обретает два свойства: она совершается от души и обращена к живым для нас Христу, Матери Божией и святым.

Сообразование начинается с созерцания

Когда-нибудь всякому человеку дается от Господа этот опыт. Увы, попереживав его, поудивлявшись ему, мы часто так и остаемся в младенческом неразумии, не задумываясь, можно ли с этим опытом что-то делать. Опыт был и прошел, как бывает то же с нашим настроением: сейчас одно, завтра другое. Сегодня радуюсь, завтра тоскую. А откуда оно и как приходит, в том отчета себе не отдаю. Так живет душа, привыкшая брать. Что перепадет. А если падает много, то перехватить, что получше, послаще. И будет так до тех пор, пока человек не начнет сам двигаться навстречу.

«Приидите, российстии собори, приидите, верных совокупления». «Отверзу уста моя, и наполнятся Духа, и явлюся, светло торжествуя, и воспою, радуяся». Если действительно вникнуть в содержание этих богослужебных слов, тогда придет и серьезный вопрос — навстречу к чему можно двигаться на богослужении?

К чувству умиротворения, утешения (младенец ради этого просится на ручки к маме)? Но это и без всякого нашего движения происходит. И мы в этом все равно остаемся потребителями, никак не делателями и, тем более, не угождающими взаимодавной любовью. Может быть, можно двигаться к красоте, чину богослужения или к приятным, поддерживающим жизнь души мелодиям песнопений? Это уже кому что нравится. Но здесь тоже остается непреодоленной манера пользовать для себя богослужение. Может быть, нужно вникать в содержание службы, рассуждать над ним или озаряться им? Но и это тоже мы делаем порой себе в удовольствие. К чему же тогда навстречу можно двигаться?

Мы хотим ответить здесь — к созерцанию. Не к рассуждению, не к рациональному или эмоциональному восприятию — все это доступно внешним достояниям души.

Созерцание — это жизнь внутреннего достояния — созерцательно-разумной силы души. Здесь нет речи о вышеестественных созерцаниях, которых достигали святые. Здесь речь идет о тех созерцаниях, которыми способна жить в вере душа обычного мирянина. Только для этого нужно иметь труд и движение навстречу этой возможности. Труд молитвы и воздержания (внутреннего) и движение навстречу как согласие веры или просто веру.

Сообразование же начинается с этого потому, что в действие вступает уже та сила души, то ее свойство, которое тех, кого созерцает, восприемлет в живой реальности и вступает с ними в свободные и живые, по вере совершаемые, молитвенные обращения. Во время богослужения мешает этому наша постоянная потребность жить себе в удовольствие, т. е. услаждаясь. И угодники Божии услаждаются Божественным присутствием, но у них сладость Господа, а не себя самих в мирских удовольствиях, и оно есть чувство, при котором навстречу Господу восходит от них благодарность и любовь.

У нас же сладость переживается не от участия Бога в нас, а от чувственных вожделений земных предметов. В блудной страсти мы вожделеем тело ближнего и услаждаемся этим вожделением. В чревной — услаждаемся вожделением пищи и самим совершающемся в нас вожделением. В сребролюбивой — вожделением денег и вещей. В гордости — собственной значительностью. В тщеславии — вниманием людей. Сладость земного привязывает нас к земным предметам и событиям. Через то тело порой всецело поглощает нас в свои потребности, а развращенная, т. е. привязанная к телесному душа живет этими чувственными услаждениями сама в себе. Живет настолько, что не может и не хочет слышать иной сладости, кроме чувственной. Сладость благодатная ей не знакома и чужда.

Там, где душа исполнена прихотей, там она предметами вожделения пользуется для своих удовольствий. И тем сама связывается ими и становится зависимой от них. Она гонится за ними и досадует, злится, обижается, когда не догоняет или не получает. Например, досадует от фальшивой ноты в пении хора, или унывает, когда не слышит содержания стихир, раздражается на ошибки в чине службы. Тогда через предметы удовольствий враг рода человеческого может мотать душу, как ему хочется. В том и пребывает душа-то в удовольствии, то в неудовольствии от хода службы, от событий, которые приходят на память, от себя самой.

Сообразование же начинается с самого первого его качества — свободного, разумно-сердечного созерцания тех, о ком человек слышит во время богослужения. И это не понять нужно, не в представлениях ума разсудить, это пережить нужно опытно.

Поначалу от Господа дастся такое пережить, чтобы человек вник в реальность святых и возжелал осуществлять созерцаемое их житие в собственной жизни, т. е. повернулся бы к исповеданию богослужения жизнью. В дальнейшем дастся, если человек действительно устремится так делать. И в третий раз дастся, и далее всегда даваться будет, если человек будет так делать и жить. Поэтому Климент Александрийский говорит о трех признаках истинного христианина: о созерцании, исполнении заповедей и вспомоществовании другим, т. е. ближним в освоении ими первых двух.38

Истинный христианин, имея сам, не может не желать, чтобы имели и другие. Мера этого желания, «чтобы имели и другие», может быть столь большой, что он отдает ближним вещи, деньги, продукты, жилье, свое участие, силы, время, наконец, свое здоровье и даже жизнь. Это свойство любви — вспомоществовать другим, даже если ты ничем им не обязан. Тем более естественно для христианина и происходит как необходимое такое свойство, как взаимодавство. Два последних свойства: вспомоществование и исполнение заповедей — высвобождают созерцание из греховного плена. Без них созерцание невозможно. Следовательно, нет и молитвы, как она должна быть. Вместо нее — жизнь в богослужебных мелодиях, или в слышимом содержании песнопений и чтений, а то и того хуже — в каких-нибудь посторонних предметах, воспоминаниях, либо просто телесная маята: сонливость, мышечная слабость, боли, тупость в голове.

В наше время смертельным врагом созерцания, а следовательно и молитвы, стали телевизионные и компьютерные зрелища. Они обильно питают греховный покров сердца — рассеянность, паразитирующий на созерцательной силе души. О греховных покровах сердца пишет свт. Феофан Затворник в книге «Путь ко спасению». Этот покров характерен тем, что нуждается и ищет разных эмоциональных и содержательных впечатлений, живет ими. Без них в человеке, живущем этим покровом, рождается чувство пустоты, ненаполненной жизни, скука и маята, ему становится нечем жить. Поглощенные этим покровом люди совсем теряют какую бы то ни было способность к внутреннему, сердечному созерцанию. Они могут совсем не подозревать о его существовании, подменяя созерцание мысленным воображением и чувственной мечтательностью, при этом будут вести вполне выраженную внешнюю церковную жизнь. Под молитвой они будут понимать чтение ее по книге и внимание на слух содержанию во время богослужения. В каких-нибудь отдельных словах и фразах будут переживать некоторое оживление чувства. Все остальное содержание богослужения будет проходить мимо. Не только сообразования с ними не будет, но даже и пересказать, о чем были стихиры, канон, псалмы хотя бы по содержанию — и это будет для них невозможно. Служба прошла — есть чувство удовлетворения, утешение даже, мир на душе, а о чем она была, как бы и невдомек.

Похоже, что совсем по-другому на богослужении пребывало большинство простых людей в древней Руси в четырнадцатом-семнадцатом веках. Книг не было, и жажду веры ходить за Господом можно было удовлетворить только во время богослужения. Единственно здесь душа получала необходимую ей разумную пищу. И простой крестьянин внимал службе всеми силами души и духа.

Сегодня для большинства людей это почти невозможно. В монастырях ради преодоления дебелости души вошло в практику пение стихир с канонархом. Канонарх возглашал погласицу и все пребывающие на службе монахи (в дальнейшем только один хор) вторили на распев, вникая в содержание слов дважды — на слух и при собственном пении.

В настоящее время слишком сильны навыки светского образования или рационального способа изучения богословий в воскресных школах, гимназиях и семинариях. К этому прибавляется удобно устроенная современная жизнь. Одновременно с этим в отношения между людьми вместо вспомоществования ближнему в сердце человека глубоко вошла так называемая взаимопомощь друг другу.

Вспомоществование или просто помощь ближнему бескорыстна: помогая, она живет только этой помощью и не имеет каких-либо корыстных ожиданий ответности. Поэтому она одинаково помогает и тому, кто может ответить тем же, и тому, кто ничего не может дать в ответ. Давая в долг, она не ждет назад своих денег или вещей. Отдадут — отдадут, нет — нет. Потеряв что-либо, она не горюет. Бог дал — Бог взял. Поэтому равно и искренне отдает или помогает как хорошо знакомому, так и первому встречному, если тот нуждается. Отдавая, помогая ближним, тем служит и угождает Богу. Потому как Бог ближних любит, а вспомоществующему Сам воздаст. И вспомоществующий хочет этих воздаяний прежде всего на небе, на тот период, когда он уйдет из временной земной жизни в жизнь небесную. А если Господь воздаст и здесь, на земле, то чтобы это было не в счет небесных воздаяний, не в уменьшение того, что будет потом на небе. В этом только его искренняя как бы корысть.

Сегодняшняя взаимопомощь друг другу имеет совсем другие основания. При ней человек безотчетно, сам того не сознавая, ожидает ответности. Признаком этого ожидания являются обиды, когда другой не ответил тем же. «Я ему столько сделал, а он…» Или беспокойства — «когда он, наконец, отдаст?»; «сделает для меня или не сделает?», «что он тянет с ответом, ладно бы с других тянул, но я ведь столько ему сделал…» Или чувство оскорбленности до глубины сердца, когда ближний забыл что-либо, что как бы должен был сделать в ответ, тем более, если мог сделать или имел ожидаемое, но не дал или не сделал. Из этого же возникают все виды обид у духовных чад на своих духовников, множество разных церковных дрязг, взаимопретензий, взаимопритязаний. То же происходит и в семьях, словом, везде, где появляется любой меры притязание к ближнему. Такая взаимопомощь вся совершается между земными субъектами и поэтому ни о чем небесном не помышляет. Отсюда и разрешение всех конфликтов она исполняет чисто земными средствами — договорами, скрепленными письменными обязательствами, еще крепче — печатями, еще надежнее — арбитражными и гражданскими судами, всей государственной машиной принуждения исполнять свои обязательства; либо идет более простыми путями — приношением подарков, подкупом, взятками, услугами; либо бандитскими путями — шантажом, нажимом, угрозой, далее — разборками разного уровня и разными методами, вплоть до убийств, поджогов, грабежей, войн и всякого рода лишений протяженностью на несколько поколений или на века, так что неудовлетворенные притязания становятся составной частью нрава одного рода против другого, одного сословия против другого или целого народа против другого. Неудовлетворенное притязание выливается в устойчивое отношение вражды, презрения, гнушения.

Таким образом, притязание к ближнему есть земная основа современного чувства взаимопомощи. Возникло и возникает это явление в безбожном сердце. Поэтому неверие в Бога, а вместо этого вера в себя, надеяние на себя или вера в земные, вышеперечисленные средства и надеяние на них есть первейшая причина и основа притязательной взаимопомощи.

Откуда же взяться созерцанию в молитве, если в сердце вместо чистого чувства взаимодавства, от которого, собственно, и пошло современное чувство взаимопомощи, воцарилось притязание на ближнего? Заметим по ходу, что у верующих оно превращается незаметно еще и в притязание на Бога или, у живущих самоедством, — в притязание на себя.

Созерцание, о котором идет речь, не есть внешнее действие, совершаемое физическими глазами. Говорится здесь о созерцании внутреннем, благодаря которому совершается переход из читаемой молитвы в молитву внутренне обращенную к тем, к кому молится человек. Невозможно действительно обращаться к представляемому, или к «как бы существующему», или к воображаемому. Во всех трех случаях будет подмена молитвы, а в итоге -прелесть, обман.

Действительная молитва живет верою. Сначала в неведомое, но, верую: существующее. А затем в ведомое, т. е. в начале созерцаемое внутренним оком сердца. Это начальное созерцание, т. е. верою исполненное чувство того, к кому мы обращаемся, и есть, собственно, молитва. Ее действительное начало. Опыт этого дается почти всем званым, но, увы, мало кем узнается в его значении и еще меньше кем удерживается. Суть последующего переходного периода в воцерковлении людей — это, прежде всего, восстановление уже данного от Бога опыта молитвы. Но, увы, не только восстановления не происходит, но даже на простое прочтение молитвенного правила ни сил, ни ревности не бывает. Что же противится в нас молитве, а в ней созерцанию?

Против восстановления, уже данного в опыте, поднимается в человеке греховный покров сердца — рассеянность, который увлекает в жизни к разным зрелищам, особенно к телевизору и компьютеру; к разнообразной и рассеянной информации, любовь к которой утыкает человека в газеты, в разные слухи и пересуды, в новости различного порядка и уровня. Этот покров влечет к многообразным впечатлениям типа туристических поездок, паломничеств, превращающихся в болезненную потребность гостевать у всяких людей, ходить в разные семьи, гулять по кельям, комнатам, менять обстановки и ради этого переезжать с места на место или, если без переездов, тогда перемещать мебель в доме, заниматься перепланировкой квартиры и т. д. — много всего подобного, чем живет сегодня праздный человек.

Не пускает также к созерцанию установочное сознание современного человека, усвоенное в школах, институтах и даже в воскресных школах и семинариях. Установочное знание, немедленная готовность все объяснить и всему дать ответ, стремление все знать или, наоборот, ничего не зная, обо всем иметь свое мнение — все это мощнейшие оплоты гордости в человеке, его желания быть значительным в собственных глазах и глазах других людей. Сердце такого человека обслуживает самого себя и потому глухо к созерцанию еще кого-то. Даже если этот «кто-то» есть Бог или святые угодники Его.

Далее, если молитва в человеке совершается только внешне, тогда человек останавливается и никуда не идет. Правда, внешняя молитва может совершаться и чинно, и красиво, и «как надо». Только не будет в ней самой молитвы. А у большинства таких людей она совершается и вообще никак — скороговоркой, бегло, скорей-скорей, не вникая ни в содержание, ни в обращение к кому бы то ни было, так, отрабатывая правило, исполняя положенное, имея хоть какое-то оправдание или подтверждение какой-никакой, но своей церковности. Невольно из этого проступает пророчество прп. Лаврентия Черниговского: «Все храмы будут в величайшем благолепии как никогда, …но христианину православному в них нельзя будет ходить. А вы для нашей церкви в ремонте будьте умеренны. Больше молитесь. Почаще исповедуйтесь и причащайтесь Тела и Крови Христовых, и вас Господь укрепит». В это самое время «священнослужители станут сокращать службы: сначала Псалтирь, потом часы. Духовенство увлечется мирским суетным богатством. Будут иметь машины, дачи, будут посещать курортные места, а молитва Иисусова отнимется. Они и забудут о ней. И вам я говорю, и очень сожалею об этом, что вы будете покупать дома, убивать время на уборку больших красивых помещений монастырских. На молитву у вас не будет хватать времени».39

Созерцание часто невозможно и по причине комфортной или более-менее устроенной внешней жизни людей. Удовлетворенное самоугодие делает человека праздным. Сердце обленивается. Человек становится не только не способным к внутренней молитве, но даже и внешнюю ему трудно совершать. Он сокращает ее, тяготится ею, нередко оставляет и не молится совсем. На богослужениях стоит не до конца, начинает пропускать субботние и воскресные дни. Может не пойти и на праздничную службу. При таком состоянии о созерцании в молитве речи и вообще не заходит. Удивительно, если человек и эту книгу дочитал даже до этого места. Обычно такие тексты кажутся ему очень нудными, тяжкими. Он их и не читает. Или, прочитав, потом бранится на них.

Большинство же людей не могут прийти к созерцанию по причине нечистого сердца. Сластолюбивые чувства-то блудные, то чревные, то сребролюбивые, то тщеславные — переливаются одно в другое, и человек не может отделиться от них, извлечься из их греховной приятности. Его так и тянет туда, он и отдается им, вожделея, мечтая, воображая. Откуда же сердцу повернуться к тем, кому он как бы молится? Оно все само в себе. В разных событиях прошедших и предстоящих, в планах, в воспоминаниях. Человек знает о заповедях много, но не живет по ним. Верует в Бога, но не угождает Ему и не хочет угождать. Потому что придется отнять от себя, перестать угождать себе, придется служить не себе, а ближним. Там же, где нет созерцания, там нет и молитвы. А где нет молитвы, там нет и сообразования с Господом и с Церковью. А где нет сообразования, там нет и спасения. Но человек и с этим согласен. «Все равно Господь Всемилостив, оправдает», — думает он и тем успокаивается, ничего не делая, т. е. особо то не меняя своего образа жизни.

Но и «во дни перед потопом, — говорит Господь, — ели, пили, женились и выходили замуж, до того дня, как вошел Ной в ковчег, и не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех» (Мф.24:38–39). Равно и из десяти дев пять были неразумны, хотя и жили вместе с остальными, мудрыми, и внешне вроде в той же Церкви и в том же порядке жизни пребывали, а к приходу жениха оказались с лампадками, в которых не доставало масла. Пока бегали на рынок, «пришел жених, и готовые вошли с ним на брачный пир, и двери затворились; после приходят и прочие девы и говорят: Господи! Господи! Отвори нам. Он же сказал им в ответ: истинно говорю вам: не знаю вас» (Мф.25:10–12). Всемилостив Господь, но и справедлив. Ибо сказал Господь: «не верующий в Сына не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нем» (Ин.3:36).

Если всмотримся далее, увидим, что нечистое сердце занято и многими притязаниями. Отсюда и претензии, разные волнения, обиды, раздражения, переживания, ревность, зависть, соперничество и много другого. Тут уж совсем не до созерцания. Тем более, что это все захватывает с силой, делается самою как бы жизнью, и всех этих волнений и переживаний кажется нельзя ни отложить, ни унять. И человек поглощается ими, как единственной правдой, не отдавая себе отчета, что живет правдой греховной. Не ища ни человеческой правды, ни, тем более, правды Божией.

За созерцанием — уразумение слов молитвы

В последующем развитии молитвы вслед за созерцанием открывается человеку сердечное уразумение слов и содержания молитв. В молитвенное обращение вступает разумная сила души. Ею содержание молитв сообщается всей душе. И душа приходит в сердечное движение, то самое, о котором говорится в молитве. Так, во внешнем обращении с людьми нас зовут, и мы откликаемся, нас хвалят, и мы тщеславимся, нас обличают, и мы обижаемся. При этом по отношению к нам ничего другого не делают, как просто говорят нам те или иные слова. И слова эти приводят в движение целые пласты и разные глубины души. Когда мы читаем художественную книгу, и она увлекает нас, мы всей глубиной эмоциональной жизни входим в движения слов героев и как бы сами живем их речами, их разговорами между ними. При этом книжные диалоги порой имеют в нас такую силу впечатления, что мы на многие годы запоминаем все, что прочли, и помним не тексты и их содержание, но сами события, как будто мы сами в них побывали, со всеми словами, которые как бы в нас и от нас происходили.

А вот при чтении молитв такого впечатления мы уже не имеем. Тем более не переживаем слов с такой силой, когда они звучат во время богослужения. Так ли должно это быть? Да, так и должно быть. Потому что обращение к Небесной Церкви и к Господу должно совершаться иным движением души. При чтении художественных книг, равно и книг о жизни угодников Божиих, мы воспроизводим в себе земные события. Слушая или читая, мы берем их эмоциональным сопереживанием.

В обращения с Небесной Церковью вступает не эмоциональность и воображение, а созерцательная и разумная силы души, т. е., движимые верою внутренние достояния души. Ею, разумною силою, слова молитвы облекаются в жизненную реальность. Реальностью этой является сама душа, которая в словах узнает себя и приходит в движение навстречу словам тем, что в ней самой уже есть, но не было побуждено. Теперь же, услышав слово, душа вслед за разумною силою преобразует или совершает эти слова в свои собственные движения и живет в этих словах согласно им. Это нужно пережить в опыте, тогда слова, здесь сказанные, не будут восприниматься как странные, нелепые, пустые.

«Христос моя сила, Бог и Господь, Честная Церковь боголепно поет, взывающи, от смысла чиста о Господе празднующи». В том и сообразование души с богослужебным содержанием, что душа сама делается силою во Христе, поющею боголепно, взывающей, о Господе празднующей. Уже не слово восприемлется ею, но она сама своим движением и самим дыханием уже есть это слово, воплощенное в ней самой. Она есть слово воплощенное.

В этом и сила богослужения, что искренне пребывающий в нем возводится его содержанием в такой образ жизни, в такое бытие, какого до богослужения человек не знал. Богослужение становится школой преображения всего человека. Больного душою оно исцеляет, поврежденного тлением оздоравливает, извращенного грехом восстанавливает в богоподобие, помраченного освящает, потерявшему образ Божий возвращает ему потерянное. Но все это возможно там, где человек обретает разумное обращение к святым и к Господу.

Вне разумной силы преображение невозможно. Оно и не происходит. Каким человек пришел в своем нраве, таким и уходит с богослужения. Был ворчливый — таким и возвращается домой; был гордый — в том и остается; был обидчивый — так и есть такой же; был жадный — ни в чем не переменился. Только слышит, что утешился, успокоился, умирился немного. Ради этого, собственно, и ходит на службу, не подозревая, что возможно нечто большее и много большее, чем ему известно. Только для этого необходимо положить труд.

Разумную силу перекрывает греховный покров сердца — самообольщение. Он не позволяет человеку пережить опыт действия разумной силы, ее преобразующего действия. Вместо него в человеке живет чувство собственной значительности. Оно реализуется в том, что человек как бы что-то знает. Усвоив внешнее рациональное знание, рассудительно или рассудочно восприняв его, пользуется им как в общении с ближними, так и в размышлениях с самим собой, полагая, что это и есть верх познания, верх возможностей человека. Более того, кичась этим верхом и через то вполне довольствуясь собою.

Самообольщение живет духом гордости. Оно есть его реализация, его содержание, в котором гордость совершает саму себя. Поэтому в гордости человек доволен собою. Узнал немного — а чувство гордости пережил немалое. Додумался до чего-то или догадался — а уж вознесся в себе, словно гений какой. Заметил что за другими — так и не остановишь: будет учить, назидать или ворчать, ругаться, поносить.

У гордого человека на все есть свой суд, свое мнение. Он может быть невеждой и мало что знать в жизни, но это не мешает ему оставаться в себе самом как бы вознесенным над всеми и потому отделенным от всех. А уж если он знает много или рассудительный очень, умный, такой и кичиться будет собой, совсем не замечая своего кичения. И чем умнее человек, тем тоньше, интеллигентнее его кичение, тем и незаметнее для него. «Я человек негордый», — будет говорить он, при этом не замечая, как сильно гордится собой таким.

Самообольщение любые явления жизни, события, случаи, равно и любые сведения, знания, известия делает предметом горжения, надмения над другими, выделения себя из среды всех. Заметит что-либо чуть-чуть, а выводы сделает сразу вселенские. Догадается до чего то, а возведет уже сразу в ранг закона, и будет утверждать, что это так и больше никак. Поэтому оно все, что ни попадет в круг его суждений, делает сразу конечным, порой до абсолютности. Чувство непререкаемости своих суждений, выводов, замечаний или наблюдений может быть столь велико в человеке, что изменить его представления не могут ни факты, ни люди, ни обстоятельства. Он любит обо всем рассуждать, вслух или про себя. Не любит, чтобы его учили или делали какие-либо замечания, совсем не переносит обличений. Начинает сразу оправдываться или «наезжать» своим пониманием, или раздражаться, или обижаться. Самообольщение всегда льстит самому себе.

Живя духом гордости, самолюбия, оно не терпит Духа Божия. Потому и не знает смирения. Правда, может о нем много разсуждать, других учить, не ведая опытно ни образа его, ни действительного его делания. Ни что это, ни как его совершать, человек не может в себе услышать. Самообольщение стороной обходит заповеди блаженств, избегает их, боится вникать в них, а когда вникает, не может уловить их содержания. Поэтому и на богослужениях оно не может уловить содержания стихир, тропарей. Не живет ими. Вместо них постоянно выпадает или западает во что-нибудь свое, либо просто земное, не духовное, не небесное, либо того хуже, во что-нибудь греховное. Мысли, переживания, услаждения (вожделения) — все о земном или греховном.

В первые пятнадцать лет церковной жизни самообольщение не дает человеку вникнуть в богослужебное содержание, отгораживается от него. В дальнейшем, если он начинает различать содержание, то удерживает его в действиях рассуждения, даже обольщения содержанием, его красотой, глубиной, богатством, при этом незаметно для самого человека отлагая его от благодати. Человек, обольщаясь содержанием, избегает благодати, ходит в нечувствии ее. И поэтому содержание богослужения остается отделенным от него. Прекрасным, глубоким, удивительным, но отдельным.

Отсюда, ни в первые десять лет церковной жизни, ни в последующие не происходит у него сообразования со Христом и его угодниками во время богослужения. Центральное и наиболее значительное действие Церкви не достигает своей цели. Молитвенное сообразование, т. е. благодатное усвоение как словесного содержания службы, так и домашних молитв не совершается. Слово остается внешним для души. Она не обретается в слово, не совершается в то, о чем звучит слово. Слово не делается душою, и душа не делается словом. Она не уподобляется через слово Христу и его угодникам, потому что вне благодати уподобление и невозможно.

Как тварь может уподобиться Творцу, или глиняный горшок сделаться мастером, который его сделал? Как вещественное облечется в образ невещественного, если только само невещественное не совершит этого с ним? Безблагодатное пребывание на богослужении как может привести к сообразованию с живым Богом и Его угодниками и Матерью Божией? Оно и не приводит. И человек, пребывающий в самообольщении, уходит со службы таким же, каким на нее пришел. Единственная только перемена — умирился, утешился, удовольствовался.

Преобразился ли? Нет. Дух гордости и самолюбия — глубокая, внутренняя причина самообольщения — отлагает человека от Духа Божия, уводит от смирения, т. е. от того, чем стяжается Дух Божий, чем слышится и любится благодать, чем дается разумной силе внутренняя свобода, чем открывается причина сообразования, чем полагается начало уподоблению.

Следовательно, причина безблагодатного пребывания на богослужении лежит в самообольщенном, т. е. гордом и самолюбивом жительстве вне богослужения, в жительстве, в котором нет смирения. Обретать смирение на самом богослужении уже поздно. Оно должно быть обретено до него. С ним уже надо приходить на богослужение. Обретать же его нужно в обстоятельствах жизни, в обращении с людьми, в исполнении своих обязанностей мужа, жены, родителей, сотрудника на работе, гражданина отечества, члена и участника Церкви, своей общины, прихода. Но более всего смирение обретается в отношениях с событиями жизни, а в них — с действующим Промыслом Божиим, в Промысле — со скорбями и искушениями, как орудиями любви Божией к нам, людям. Так мы приходим к третьему действию сообразования — сообразованию своей воли с волей Божией, действующей в Его Божиих Промыслах.

Сообразование с Промыслом Божиим

Этой теме посвящена большая книга митрополита Тобольского и всея Сибири Иоанна Максимовича «Илиотропион». Владыка Иоанн рассказывает о некоем нищем в рубище, у которого голени покрыты струпьями и текущим из них гноем. Этот нищий, отвечая на вопросы одного знаменитого богослова, рассказывает ему о своей жизни. Речь его мы приведем здесь полностью.

«Все то, что я сказал тебе, господин мой, истинно говорил я тебе. Когда желал ты мне доброго и благополучного утра; на это отвечал я, что я никогда не бывал в несчастии, потому что жребием, дарованным мне от Бога, я доволен всегда: не искать счастья и мирских успехов — составляет для меня величайшее благополучие. Фортуна, благополучие или злые приключения никому не вредят, исключая тех, которые или сильно их желают и гоняются за ними, или же убегают от них и страшатся причиняемого ими вреда: а я — небрегу о благополучии, и не обожаю его: молюсь же только Небесному Отцу, Который все направляет к лучшему в жизни каждого человека, как приятное, так и неприятное для него; ибо Он совершенно знает первое ли или последнее — для каждого человека — есть истинно спасительное. Поэтому и говорю, что я никогда не бывал в неблагополучии, потому что все в моей жизни бывает для меня по моему желанию: терплю ли голод, благодарю за то Всевидящего Бога; мороз ли жжет меня как огнем, или дождь льет на меня ливнем, или другие воздушные нападения изливаются на меня, — равным образом прославляю Бога за то; если кто издевается надо мною, делает нападение и обиды, — также благодарю Бога, ибо уверен, что это делается мне по воле Божией, а все, что Бог посылает нам, служит для нашего добра, для нашего совершенствования. Итак все, что Бог посылает нам или попускает других сделать для нас приятное или противное, сладкое или горькое, равно вменяю, и все как от руки милосердного Отца охотно принимаю, и того одного только желаю, чего желает Бог, и что Ему угодно попустить других сделать мне. Таким образом, все для меня происходит и делается по Божьему и вместе моему собственному желанию. Весьма достоин сожаления тот, кто считает так называемое мирское счастье за что-либо важное и существенное, и опять действительно тот несчастен, кто ищет в мирском каком-либо благе себе полного удовлетворения: истинное и незыблемое удовольствие и блаженство в настоящей жизни имеет тот только, кто искренно и несомненно отдал себя в волю Божию и проводит здешнюю жизнь свою по воле Божией, ни в чем ей не противореча. Ибо воля Господня есть полнота совершенства и доброты; она никогда не изменяется, и вне ее нет другой воли, более лучшей, более праведнейшей, она произносит праведный суд о всех, а о ней — никто не может изречь праведного приговора, обличающего ее в противоречии. Я прилагаю всевозможное усердие, всею моею мыслью стремлюсь к тому, чтобы всегда желать и хотеть мне того же, чего хочет Бог от разумного существа вообще и в частности от меня убогого. А потому я никогда не был неблагополучным; ибо всю мою собственную волю всецело отдал в руки Божии, так что сердечное мое хотение или нехотение есть тоже самое, что и Божие обо мне хотение, или Его промышление обо мне, и я благодарю Бога во всяком положении моем за получаемую мною от Него милость, хотя бы она вообще казалась и горькою».

«Разумно ли ты говоришь все это? — возразил ему вопрошающий. — Но, прошу тебя, скажи мне: если бы Бог изволил низринуть тебя во ад, те же ли самые мысли имел бы ты, какие сейчас ты мне высказал?» Нищий духом вдруг воскликнул: «Меня ли Он низринет в преисподнюю? Да будет тебе известно, что у меня есть две дивно крепкие руки, ими бы я уцепился за Бога: одна рука это глубочайшее смирение чрез принесение самого себя в жертву Богу; другая рука — это нелицемерная любовь к Богу, разливающаяся от сего глубочайшего центра на всех ближних наших чрез наши благотворные для них действия. Означенными обеими руками крепко хватился бы я за Бога, и куда бы ни послал Он меня, повлек бы я и Его с собою вместе, и поистине мне было бы благоприятнее быть с Богом вне неба, чем без Бога в небе».

Ответ этот произвел крайнее удивление в уме и мыслях мудрого вопрошателя; внутренне сознавал он, что открытая ему старцем дорога ведет каждого прямо к Богу без всякого заблуждения, и она действительно есть превосходнейший путь из всех путей, ведущих к Богу. Захотелось опять мудрому вопрошателю еще более обнаружить высокий разум, скрывающийся под грубой оболочкой старческого тела: «Откуда ты пришел сюда»? — спрашивает мудрый старца. — «Я пришел от Бога». — «А где ты нашел Бога»? — «Там (отвечает старец), где оставил я все созданные предметы».- Кто же ты, старче?» — «Кто бы я ни был, я доволен своим уделом и не променяю его на богатства всех царей. Царем может быть назван каждый человек, умеющий благоразумно и мудро управлять и владеть собою». — «Царь ли ты, — спрашивает мудрый нищего, — и где твое царство»? — «Там, — отвечает нищий, указывая перстом на небо, — царь есть тот, для кого царство написано в книге судеб особыми отличительными чертами».

Желая положить конец вопросам, спрашивает мудрый нищего: «У кого ты, старче, научился тому, что ты мне изложил теперь в своих ответах, кто вложил тебе в ум это»? — «Открою тебе поистине и это, господин! Я все дни провожу в молчании, в молитвах, или добрых и благочестивых размышлениях, а более всего постоянно содержу в уме и памяти тщание о том, как бы мне крепче и теснее войти в единение с Богом чрез безграничную покорность Его святейшей воле. Такое посвящение себя Богу может научить усердного человека многому истинному, доброму, святому, как в звании, так и в жизни». О многом хотел еще спрашивать мудрый у нищего духом, но имея твердую надежду найти для этого другое благоприятное время, простился с ним, говоря: «Будь здоров, старче!» и ушел от него, внутренно размышляя в себе много, как бы говоря: вот нашел я истинного учителя правого пути к Богу.

Прекрасно об этом же выразился блж. Августин: «Являются некнижные и предупреждают нас в Царствии Небесном; мы же со своею мудростию об нем неусердно печемся, а толкаемся бедственно здесь, в сей жизни, погрязая в сквернах плоти и крови». Об этом же самом противоположении духовного смиренномудрия с мирскою мудростью Иисус Христос в благодарственной Своей молитве к Богу Отцу говорит: «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам (т. е. чистым в сердце); ей, Отче! ибо таково было Твое благоволение» (Мф.11:25–26).

Действительно, под худым рубищем часто скрывается высокая мудрость. И кто бы мог предполагать и поверить, что в столь простом, незнатном человеке заключается такое высокое познание о Божественном Существе, кто мог бы поверить, что в бескнижной простоте можно найти такую высокую мысль, как представление убогого старца о двух руках несокрушимой силы — т. е. о всецелом приношении себя Богу и всецелой своей любви к Нему, выражаемой исполнением Его заповедей: этими руками действительно попускает Бог связывать Себя человеку, от других же прикосновений к Себе Он устраняется.40

Далее Владыка Иоанн во всей книге разворачивает картину, как человеку трудиться над своей волей, чтобы отсечь в ней все противное Богу, и как Бог назиданиями, наставлениями, обстоятельствами и условиями жизни трудится над человеком, чтобы из грубого булыжника, т. е. из эгоистичного, лишенного душевного благородства и добродетельной красоты существа, вытесать достойного для жизни в Царстве Небесном.

Как трудиться над своей волей

Первое требование или условие, какое Бог ставит перед человеком — чтобы воля наша была невиновна ни в чем греховном. Чтобы мы были свободны от многих пороков, особенно от зависти к тем, кто имеет благополучие, от досады и вражды на тех, кто нам неприятен. Эти последние есть мельничные жернова, стирающие нас как пшеницу. Зачем мы сердимся на них? Без них нам не прийти в характер Господа.

Второе, требуемое Богом свойство человеческой воли состоит в том, чтобы с благодарностью и без ропота, с терпением и незлобием принимать все обстоятельства жизни, сладкие или горькие, как благоволение о нас Бога. Скорби, убытки, оскорбления и обличения со стороны ближних ведут к упадку духом, к печали и унынию там, где человек надеется на себя и не имеет надежды на Бога. Где полагает, что он сам только может исполнить то или иное дело, а оно у него не получается. И тогда он ищет причину своих несчастий в людях, сердце его из своих недр изводит всякую нечистоту и мерзость, хульные слова злобы, маловерия, нетерпеливости.

Отсутствие навыка к самоукорению ведет к тому, что он не может обратить взор свой на себя, не то, чтобы разуметь себя, но даже и сознавать себя не может. Поэтому не видит причиной своих несчастий самого себя. Тем более не слышит Премудрого Промысла Божиего о нем. От Бога ждет и требует только угождения себе и всего приятного для себя, не ведая и не вдаваясь особо, что же ждет Бог от него самого.

Третье свойство богоугодной воли человека — доброхотность, то есть к ближ ним благорасположение и доброжелательность, к себе неприхотливость. Такой человек во всех потребностях, согласно гражданскому и семейному положению, умерен, избегает роскоши и пышности в пище, одежде, домашней обстановке, доволен тем, что Бог посылает ему, и благодарит Бога за то, что имеет. Недовольный и ропотный человек обычно тот, кто имеет ограниченный взгляд на Промысел Божий и на непостижимые пути, которыми Бог ведет как отдельного человека, так и все человечество. «Сердце наше, по нечистоте греховной, наклонно более к временным благам, чем к вечному блаженству, а потому и ум наш более вращается в познании изменяемого и временного, чем неизменного, вечного, и, не постигая последнего, впадает в неверие в бытие Божие и высочайшее мироправление Его».41

Четвертое свойство богоугодной воли в том, что она (воля) долготерпелива и постоянна. У человека же с противоположными свойствами воли, едва дело какое замедлится или на время расстроится, как он вслед за ним тоже приходит в расстройство — беспокоится, спешит, суетится, досадует, раздражается, теряет голову, настроение, аппетит, сон. То есть из человека разумного превращается в издерганное существо, поврежденное неврастенией, когда внешнее, то есть обстоятельства, не складываются ровно, или неврозом, когда внутреннее, то есть его ожидания и особенно требования, притязания, не состаиваются. Надежда на Бога у него имеет импульсный характер. То он как бы всего себя положил на Бога, а на самом деле ждет, что вот-вот желаемое состоится. А оно не состаивается. В результате у него срыв. Оказывается, он, положившись на Бога, на самом деле как бы обязал Его. Мол, если я положился, так непременно мое должно исполниться. И ждет своего, от которого как раз и не отложился. Или положится на Бога, отложив свое, но через какое-то время вдруг начнет жалеть свое, сочетается с ним и начинает беспокоиться, суетиться. Упование на Бога кончилось. Снова появился мелкий, суетный человек, обычно весь всклокоченный, неприбранный, издерганный делами и ближними.

Пятое свойство человеческой воли, любящей Бога, есть то, чтобы искренне, от всей души, а значит деятельно делать все, угодное Богу, и столь же деятельно, решительно и насовсем отвергать не угодное Богу. Здесь сильно может мешать человеку отлагательство, медление из-за греховной, читай — преступной — привязанности к чему-либо сладостному, вожделенному, привычному, удобному, но греховному. Удерживает человека в его косности упрямый нрав, равно и сознание, схваченное установками.

Четыре из них называет свт. Феофан Затворник в своей книге «Путь ко спасению». Это: «я христианин» — как будто такая установка сознания придает ему сразу много достоинства; «да ведь мы не из последних» — словно самонадеянность и кичливость сами по себе гарантируют любое дело; «мы не так еще худы» — мол, посмотрите, в нас достоинств немалое число; «подумаешь, будто я один таков» — если и уличили меня в чем-либо худом, так что ж из этого, другие и того хуже делают.

Чтобы сообразовать волю человеческую с волей Божией во всех делах и жизненных обстоятельствах, Владыка Иоанн выделяет пять сердечных расположений, какие нужно человеку иметь.

Сердечные расположения

Первое — искреннее, сердечное желание во всех делах быть так, как это угодно Богу. При этом угождение Богу держать для себя выше всех ценностей мира. «Воля Твоя, о Боже мой, — моя воля; я весь нахожусь под Твоим милостивым и праведным благоволением, исповедую Твою милость и правосудие надо мною». Такое единение своей воли с Божественною волею человеку нужно хранить во всех своих делах и поступках: по службе, в проявлениях власти над подчиненными, в трудах, занятиях, в потерях, болезнях, даже в смерти, имея твердую надежду на искупительную жертву Христову за грехи наши.

Об этом и слова молитвы Господней: «Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли». Преподобный Кассиан в этих словах слышит подобие друг другу людей и ангелов, и как воля Божия последними исполняется беспрекословно на небе, также и люди на земле да исполняют не свою волю, а Божию. И тем будут едино с горними жителями, со святыми, которые, пребывая тоже на небесах, все желают одного и того же — воли Божией. Чтобы и людям на земле жить так же, преодолевая между собою разность своих стремлений и пожеланий. Из-за этой разности только и все нестроения и раздоры между ними. «Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе» (Пс.132:1) — как хорошо и как прекрасно жить братиям всем вместе!

Второе расположение — во всех событиях жизни быть истинно любомудрым, то есть стремиться уразуметь «невидимое Божие». Разумно и доброхотно, значит, свободно предавать себя воле Божией. Желает Всевышний, чтобы я был больным — желаю и я быть больным; угодно Ему вложит в меня какое дарование — принимаю его благоговейно и с благодарностью; неугодно что-либо Богу — и мне оно неугодно; хочет ли Бог, чтобы я умер? — я готов умереть, ибо кто возбранит мне что-либо против моей воли? Это и есть свобода. Что Бог мне даровал, то мое и в моей находится власти. А то, что Бог предоставил Себе, должно находиться в Его власти и распоряжении.

Удивительно: дети, которым до семи лет, и которые послушны своим родителям, имеют это свойство и живут в нем свободно. Легко входят в волю родительскую и также легко и свободно пребывают в своей воле, которую им предоставили родители. Играют свободно, как сами хотят, но позвала мама — бросили все, и уже дома, готовые делать, что она повелит.

Сенека (жил во времена цезаря Августа) спрашивает: «Что есть совершенная свобода?» И отвечает: «Не страшиться никого из людей, ни даже Бога, ибо Он не страшен для добрых и любим ими; не хотеть ничего постыдного, ни излишнего; иметь над самим собой полную власть, или — что-то же: принадлежать самому себе, — во всем этом состоит совершенная свобода, наше многоценное добро». Самому же себе принадлежит тот, чьи желания во всем согласны с желаниями Бога: что угодно Богу, то и ему угодно; что Богу неугодно, то неугодно и ему. Авва Дорофей говорит: «Кто не имеет своей воли, тот всегда исполняет свое, ибо он не хочет, чтобы дела исполнялись так, как он желает, но хочет, чтобы они были, как будут. При том, что он от себя исполняет их честно, до конца и по всей совести».

Третье расположение сердца — всегда во всех делах и событиях быть ревностным, искренним и честным: в бою мужественным, в трудах доблестным, в ремеслах искусным, в собирании богатств опытным и умным, всегда и во всем благоразумным. И при всем при этом, добиваясь цели, не зависеть от нее, ни от успеха, ни от неуспеха.

Более того, всякий неуспех свой приписывать неблаговолению Божию к тому или другому неудачному предприятию и считать свою безуспешность за весьма благополучное для себя событие, потому что благодаря неуспеху не совершилось какое-то нежелательное Богу дело. Т. е. мое желание или то, как я хотел дело сделать, или тот дух, в каком я это дело делал — неугодны Богу. Он и не допустил всему состояться, или состояться так, как я хотел. Есть теперь время поразмыслить, найти в себе, в чем я разошелся с Богом, исправиться и снова делать. При этом каждый раз в самом исполнении дела или события желать того качества и характера, какого в этом деле и событии желает Бог, и какого мы по своей греховности и худому нраву не можем сейчас знать.

Чтобы мы не приписывали всего себе самим, своей силе, своему разуму и своей заботливости о мирских своих делах; но все делая с любовью, радостью и самоотвержением, обращали бы каждый внимание на свое внутреннее духовное развитие и усовершение через все внешние дела, и убедились бы до очевидности, что все бываемое во вселенной совершается не иначе, как по благоволению или распоряжению воли Божией, сообразно нашему устроению — доброму или лукавому, развратному или благочестивому нашему поведению, от качества которого зависит и наше блаженство и наша погибель. Всесвятейшая воля Божественная подвигает все дела человеческие по образу колеса, неравномерно вращающегося-то поспешающего, то замедляющегося; и таким образом все события неожиданные (внезапные), непостижимые и происходящии как бы по слепому случаю, направляет разумно к наилучшим целям. То есть к нравственному и духовному устроению нашего сердца.

Четвертое расположение сердца — иметь непоколебимую и крепкую надежду на Бога. Какие бы обвалы, несчастья ни происходили, оставаться не в чувстве неудачи, потери или расстройства добрых планов, а в чувстве Бога и всегдашнем уповании на Него. Сердцем оставаться в Боге и Его Божественном заботливом и любящем присутствии, хотя внешние события будут носить обвальный характер, и будут таковыми не один день, не один месяц, но многие годы. Всегда жить в чувстве неисследимых судов Божиих, которые никаким умом не могут быть постигнуты во всей их обширности. И второе — в чувстве, что никогда не останется в посрамлении терпеливое упование на Бога.

Пятое расположение сердца — внимать действующей в сердце благодати Святого Духа, получаемой в таинствах Церкви и особенно в таинстве Тела и Крови Христовых и по ней (благодати) сверять свою волю с волей Божией. Не имея явного чувства благодати, или хотя бы благодатного мира или радости на сердце после Причастия, испытать себя, какого образа жизни я придерживаюсь, что действия благодати в себе не слышу. Или имея и потеряв ее действие, немедленно смотреть, из-за чего потерял, каким настроением, словами или поступками разошелся с Богом и сделал что-то неугодное Ему — Он и отошел от меня. Или, имея благодатное присутствие, наблюдать и трудиться, чтобы не только сохранить его в себе, но и умножать совершением дел и поступков, согласных с заповедями Божиими и угодных Ему.

Далее Владыка Иоанн пишет о смысле и значении слов: «да будет воля Твоя яко на небеси и на земли», — и с каким расположением духа должно произносить эти слова.

«Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли»

Настоящая, истинная причина неисполнения воли Божией на земле так, како исполняется на небе, заключается не в окружающих нас препятствиях внешних, но гнездится внутри нас: мы слабы духом, и поэтому одни, будучи мужьями, не держат образа мужа в доме; будучи женами, более подчиняются родовым грехам и характеру своих матерей, чем характеру жены, угождающей Богу; другие, будучи родителями, более пекутся об угождении детей им, родителям, чем об угождении их Богу; в то же время все мы, оставаясь далекими от воли Божией, не старательны к точному исполнению, любим свои грехи и греховную жизнь и не любим, потому и не знаем и не стараемся узнать, что есть добродетели, и какой порядок жизни учиняется ими, добродетелями, а не грехами и страстями.

Первое — пусть каждый молится, чтобы через эти слова: «да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли» - Бог вразумил его исполнять Свою Божественную волю. Молиться нужно с искренним намерением, далее, с любовью, еще более — в спешном и непринужденном желании исполнять несомненную волю Божию, с сердечным удовольствием к ней, наконец, с решимостью исполнять ее совершенно и всецело, и непременно с долготерпением.

Второе — молясь: «Отче наш…» — ни в чем не искать своей славы, но всегда слышать, чувствовать славу Бога — Его совершенства, могущество, силу, вечность, премудрость, красоту и бесконечное непостижимое блаженство, Его любовь, доброту, щедрость, милость. Слышать, чувствовать славу Бога, значит, и стоять за нее, желать и трудиться, чтобы Имя Божие, Его святость, Его дела были свято почитаемы у всех людей, у всех народов; чтобы все люди жили между собою в мире и согласии, ведающие Бога наставляли бы неведающих Его, старшие — младших всему доброму, сильные слабых защищали бы и покровительствовали им, как они себе сами желают, чтобы другие с ними поступали, и не на словах только, но и самим делом. Этим преимущественно образом воля Божия будет совершаться нами на земле, как она совершается на небе.

Третье — влагать в молитву стремление совершать волю Божию без промедлений, с решимостью и скоропослушно, с готовностью к мгновенному ее исполнению, молниевидно, в доброхотном беспрекословном повиновении, с удовольствием и радостью.

Четвертое — с готовностью переносить любые тяготы ради Христа, труды, болезни, скорби и все бедствия, какие только могут прийти по жизни. При этом не испытывая, почему Бог делает так или по-другому, не доискиваясь, почему это делает Бог. Довольствуясь одним только ответом — потому что он так хочет. «Бог есть наш и всего существующего во вселенной Господь и Владыка: Он объявляет нам Свою волю через Священное Писание и через дела Его Промысла о всех Своих творениях и повелел нам поступать согласно воле Его без всякого сомнения, в ее святости, премудрости и справедливости: ибо Он — Господь, а мы — Его служители, и потому по совести должны мы служить своему Господу, исполняя его святую волю в том призвании, в какое Он благоволил поставить нас».

Пятое — совершать молитву «да будет воля Твоя» с таким настроением, какое имеют дети относительно своих родителей. Если родители спрашивают детей: «Не хотите ли погулять, или прокатиться по городу, или съездить в деревню, или поиграть?» — тогда благоразумные и воспитанные дети ответят: «Как вам угодно, вы лучше можете сказать нам, что делать». Если же дети без предложения родителей сами просятся погулять или поиграть, когда нужно делать что-либо полезное и нужное, начинают увиливать, а не получив свое, хмурятся, обижаются, ворчат, капризничают или того хуже — дерзят, - тогда это поведение строптивых детей, доброму послушанию не наученных.

Точно так же и мы должны быть у Бога, как благоразумные чада Его. Даже если Он спросит: «Хочешь ли, чтобы я поселил тебя в Раю?» — должно ответить: «Господи, твори со мною, как Сам Ты хочешь. Ты можешь и удалить от меня бедствия, и оставить их при мне, мне же будет приятнее всего, чтобы совершилось то, что Твоей Святой воле угодно».

Отсюда, если видишь, что мужи добродетельные и любезные Богу отягчены скорбями, изнемогают в бедах, претерпевают всякие неудобства, напротив же, люди порочные и злобные живут во всякой роскоши, изобилии, наслаждаются всеми благами мира, удовлетворяя всем своим прихотям, то знай, что первые — сыны смирения, плача, кротости, чистоты и прочих добродетелей; вторые же дерзкие своей строптивостью, нередко расточающие отцовское наследство и погибающие от своих пороков и необузданных страстей. Бог любимых чад Своих не балует, не содержит в роскоши, но испытывает их, смиряет трудами, а нередко печалью и огорчениями, дабы приготовить из них достойных себе служителей на общую пользу. Блж. Иероним, наставляя Юлиана (отступника), говорил ему: «Ты считаешь себя достигшим высшей степени добродетели, если пожертвуешь некоторую часть своего имущества на богоугодные дела — ошибаешься. Бог желает, чтобы ты себя самого, свою нравственно-разумную деятельность приносил в живую жертву Богу во всю жизнь свою».

Наконец, Владыка Иоанн в следующей главе своей книги отвечает на вопрос: по каким признакам или свойствам узнается человеческая воля, что она согласна с Божественной волею?

Признаки согласия человеческой воли с божественной

Первый признак истинного христианина есть заботливость все свои дела стараться совершать усердно, угодно Богу, и для этого никакого дела не начинать, не призвав Бога на помощь. И в ходе самого дела постоянно нуждаться в Нем, просить Его: «Господи, Ты слышишь желание смиренных, Ты укрепляешь их в их сердце, намерение их слышит ухо Твое» (Пс.9:38). Тот, кто не полагает предварительно в основу своих намерений и дел Божия благословения и Его Святой воли, не имеет в делах успеха. Самое сознание нашего отношения к своему Господу обязывает нас испрашивать у Него благословения на все дела свои и тщательно взвешивать их: благоугодны ли они Богу?

Второй признак — неустрашимость в бедах и скорбях, встречающихся при исполнении обязанностей христианских, но доброхотное перенесение их и даже желание: Господь ближе Своею благодатью к тем, которые находятся в печали и многих злостраданиях, нежели к тем, которые постоянно благоденствуют во всем и не знают нужды. Бог, кого любит и испытывает, тех чаще наказывает бедствиями, посещает болезнями, — словом, обучает их; нерадивых же к исправлению и ленивых соблюдает Он на жертву грядущих зол.

Во время войны и опасностей посылаются для выполнения опасных или рискованных предприятий самые мужественные и расторопные, и никто из избранных воинов не ропщет на военачальника за свое незнание, не говорит: «Он с умыслом послал меня на погибель», — напротив, каждый с удовольствием старается исполнить трудное поручение, презирая опасности. И Бог попускает претерпеть и понести что-либо скорбное, тяжелое и печальное, признавая чад своих достойными для перенесения положенного на них бремени. Так и у спартанцев родительская любовь к детям не разнеживала их, но, напротив, закаляла и приучала к перенесению всяких невзгод. Детей секли перед всем народом, но не за вину какую-либо, а для того, чтобы приучить их к перенесению физической боли и терпению неудобств, лишений. При этом сами родители убеждали ласкою и одобрением любимых своих детей, наказывая их, еще к большему перенесению голода, трудов, к презрению роскоши и изнеженности. Так и несчастье, какое попускает нам Бог, не есть наказание, но случай для нашего подвига. Увидим, что бедствия укрепляют, закаляют человека.

Итак, кто всем сердцем любит Бога и хранит в себе Его волю, тот может во время бед и печалей обратиться к Нему: «Хочешь ли взять обратно полученные от Тебя имения, честь и славу? — давно бы я готов был отдать их Тебе; хочешь ли взять моих детей? — я предоставляю их в Твою волю; хочешь ли какой-либо части моего тела? — возьми ее; хочешь ли души моей? — почему же я откажу Тебе в этом? — не делаю ни малейшего замедления, молю Тебя, прими мою душу. Всякое дело Твое совершаю без всякого принуждения, ничего не претерпеваю без собственного произволения, и Тебе, о Боже мой, не работаю, подобно рабу, но только соглашаю мою собственную волю с Твоей Святою волею». Вот истинный образ согласия человеческой воли с Божественною.

Третий признак — смирение, т. е. отсутствие о себе всякого мнения. Все доброе приписывать не себе, не своему разуму, но Божией благости и силе. Все, что по воле Божией делается, то угодно Ему, а все, что не угодно Богу, то делается по человеческой воле. Человек самонадеянный рассчитывает на свои силы, мудрость, ловкость, искусство, делается высокомерным, болтливым и хвастливым, а потом в важных и ответственных делах оказывается ненадежным, нерадивым, упустительным по излишней самонадеянности. Смиренный же человек заранее запасается помощью Божией, упованием, надеждой на Него, ограждает себя от искушений предварительной исповедью и принятием Святых Таин почаще, вооружает себя молитвою и постом.

Четвертый признак — возложение крепкой надежды на помощь Божию и Его Промысел. Кто крепко уповает на Бога, тот свое предприятие или имущество поручает молитвенно Богу, полагаясь на Его Промысел, как бы вовсе устраняя себя от всякого собственного распоряжения. Если дело завершилось удачно, считает это благословением Божиим, Его даром. Если дело не состоялось, значит, произошло так по особенному Промыслу Божию, предназначающему что-то лучшее. «Если что полезно мне, — говорит христианин,- то Бог пошлет незамедлительно, как только попрошу. Если отлагает во времени, значит, испытывает меня или приучает к терпению. Если же после многих моих просьб не дает просимое, значит, то или бесполезно для меня, или вредно».

Пятый признак — молчаливое претерпение нами оклеветаний, лжесвидетельств и других порицаний нашей чести и доброго имени со стороны завистников и врагов. Величайший пример молчания во время поношений явил нам Сам Господь. Одновременно с Ним молчала и Матерь Божия, будучи свидетельницей невинных страданий Своего Сына. Молчала, потому что предоставляла все события воле Божией и Его Божественному Промыслу. Только не с отчаяния нужно молчать, но молясь Богу. Углубись в себя и благоговейно размышляй о молчании Иисуса Христа перед Пилатом, Матери Божией — перед нечестивыми согражданами, Давида — перед его сопротивниками. Трудно это делать — молчать, когда поносят, но похвально, спасительно и полезно. «За любовь мою они чернят меня, а я молюсь; платят мне злом за добро, и ненавистью — за любовь мою» (Пс.108:4–5).

Шестой признак — мужественное перенесение трудов, лишений и опасностей ради чести и славы Божией и ради спасения ближних наших. «Я научился, — говорит апостол Павел, — быть довольным тем, что Бог мне дал, умею жить в скудости и в изобилии; научился всему и во всем: быть в сытости и терпеть голод, быть в изобилии и в недостатке. Все могу о укрепляющем меня Иисусе Христе» (Флп.4:11–13). «Надеющиеся на Господа, — говорит пророк Исаия, — обновятся в силе, поднимут крылья, как орлы, потекут и не устанут, пойдут и не утомятся» (Ис.40:31).

Таким образом, все, сказанное выше, делает ясным одно — любящий Бога сообразует свою волю с Божественной волей и это становится его жизнью. В таком случае есть глубокая внутренняя связь между любым служением, каким обычно заняты люди, сообразованием с Богом ими своей жизни, своего нрава и угождением Ему. Любовь к Богу ищет угодить Ему. Угождение же нуждается в сообразовании действий человека с желаниями Бога о нем. В таком случае и всякое служение должно быть сообразовано с волей Бога.

Но мы в своем воцерковлении не сразу приходим к потребности угождать Богу сообразованием своей воли с Его волей. Едва уверовав, мы сразу хотим служить Богу. Нам поначалу невдомек, что наше служение может быть только внешним угождением Ему. Храм построить, клиросное служение организовать, воскресную школу открыть. Лишь по мере воцерковления открываются нам действительные смыслы и значение христианских заповедей. Тогда и служение начинает принимать совсем иной вид, содержание и характер. Поэтому, говоря о потребности воцерковления и церковной деятельности людей, можно сказать так: если мы начинаем служение Богу, то внутри него должно быть сообразование с Ним, а внутри сообразования — угождение Ему. При этом ясно увидим, что угождение Богу движет сообразованием и есть причина и начало его. Равно и сообразование присутствует в служении и составляет причину стремлений в нем, т. е. в служении. Если это не так, человек рискует получить суровый ответ Бога: «И многим, говорящим: Господи! Господи! отвечу вам — не знаю вас». Поэтому-то всякое служение, каким бы человек ни был занят, будь то сугубо церковное служение или обслуживающее в быту, ремесленное или техническое, научное или литературное, есть служение Богу настолько, насколько в нем уже есть угождение Ему и сообразование с Ним. Действительно оно есть служение Богу, если в нем причиной и началом живет потребность угождения Богу, а действием его является сообразование с Ним. Поэтому служение Богу по существу своему есть уже угождение Богу, а по существенному содержанию и действию есть сообразование с Ним.

Мы же в своем воцерковлении восходим от служения через сообразование к угождению. При том, что все три действия всегда присутствуют едино, одно в другом, тем не менее каждое из них для освоения требует своего времени и сугубой работы именно над ним.

Отсюда есть три периода в нашем воцерковлении, когда в первом преимуществует служение, во втором — сообразование, в третьем — угождение Богу.

Каждый из периодов требует от нескольких годов до одного-двух десятков лет нелегкого труда, в котором приходится преодолевать в себе немало препятствий. Поэтому, например, в служении нашем еще много нас самих, и мало, и очень мало благодати. В сообразовании еще много самомнения, своенравия и своеволия, но у ревнующих все больше появляется отношений с благодатью, с нею они сообразуют себя, и через нее сообразуются с Богом. В угождении уже благодать Божия совершает нами все в нас. «Нами, потому что нам так любо, мы так уже хотим, и в этом „благодать — нами“ слышим жизнь». Так, Никодим, обращаясь ко Христу как к человеку, говорил: «Равви! Мы знаем, что Ты Учитель, пришедший от Бога; ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог» (Ин.3:2).

Сам же Господь сказал «Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня» (Ин.6:44), т. е. «никто не может прийти ко Мне, если то не дано будет ему от Отца Моего» (Ин.6:65). И, наконец, в другом месте сказал: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин.15:5) Значит, никто не может действительно угодить Богу, если не сообразуется с благодатью Божиею и, в конечном итоге, не ею творит дела свои.



26 Псалтирь с изъяснением святых отцов и учителей Церкви, Святая Гора Афон, 2001, изд. третье, с.308.

27 Псалтирь с изъяснением святых отцов и учителей Церкви, Святая Гора Афон, 2001, изд. третье, с.293.

28 Изд-во «Правило веры», М., 1998, с.200

29 YMKA PRESS, изд.3, с.20

30 Там же, стр. 65

31 Там же, с.203

32 Там же, с.204–205

33 Там же, с.205

34 Там же, с.206

35 Там же, с.202

36 Там же, с.209

37 Там же, с.200–201

38 Зарин С. М. Аскетизм по православно-христианскому учению. — М., 1996, с.396

39 Россия перед вторым пришествием. М., 1998, т.2, с.366, 376

40 Иоанн Максимович, митрополит Тобольский, Илиотропион. — Киев, 1896

41 Там же, с. 83